|
В такой ситуации, которую сам Хаффнер в вышеприведённом интервью описывает как "самое усердное время в моей жизни", Хаффнер работал сначала примерно пять лет. Его современники свидетельствуют, что он в это время стал интеллектуальным стержнем газеты. Когда же Давид Астор вернулся в гражданскую жизнь и приготовился к тому, чтобы стать в "Observer" "своего рода всемогущим властелином" — Хаффнер при этом играл на двойственной роли Давида Астора как владельца и главного редактора — дело дошло до первых трений между Себастьяном Хаффнером и Давидом Астором. Хаффнер привык к тому, чтобы в том, что он писал для газеты, пользоваться очень большой свободой, и не хотел больше отдавать эту свободу. К этому добавились политические разногласия. Имевшиеся вначале тончайшие трещинки спустя годы развились в разрыв между ними, что вылилось в возвращение Хаффнера в 1954 году в Германию и что вначале маскировалось под перемещение Хаффнера в Берлин в качестве корреспондента газеты. В 1961 году, за две недели до возведения стены, Хаффнер окончательно уволился из "Observer", поскольку газета, для которой он писал из Берлина, показалась ему слишком мягкой в берлинском вопросе. Длившееся почти десять лет развитие событий вплоть до окончательного разрыва с Давидом Астором было для Хаффнера прямо таки травматическим процессом, которого тем не менее нельзя было избежать, если он хотел сохранить свою независимость.
Наряду с трудностями с Давидом Астором при возвращении в Германию нечто другое играло для Хаффнера важную роль: в отличие от других успешных в Англии или в США эмигрантов Хаффнеру не удалась полная ассимиляция. Это тянуло его — с некоторой задержкой — обратно в Германию, прежде всего, после того, как отношения с Давидом Астором стали непоправимо испорчены. После расставания с "Observer" он окончательно прибыл в Федеративную Республику Германия. Работа для "DieWelt" и "Christ und Welt" была теперь в центре его деятельности, пока он в результате скандала с "DerSpiegel" с шумом не расстался с обеими газетами и не ушёл в "Der Stern". Главные редакторы обеих газет не хотели печатать гневные комментарии Хаффнера, направленные против Штрауса, по причине чего Хаффнер — ещё раз — выбрал единственно возможное следствие. Его радикально-демократические, для тогдашнего времени часто прямо таки еретические комментарии в "Der Stern" часть республики приводили в негодование, у другой же части вызывали бурю аплодисментов. Они отличались прежде всего тем, что задевали неписанные законы и нарушали табу. Особенно в этой связи выделяется подготовка Хаффнером позднейшей восточной политики Вилли Брандта, его речи в защиту взаимопонимания с "Панковом[16]", как тогда обозначали правительство ГДР.
Дебаты по Хаффнеру
Чем это было собственно для того, кто столь рано распознал нацистов и кроме того — уже тогда — сумел своими знаниями столь чётко, да прямо таки занимательно поделиться? Как появилась эта оставшаяся неоконченной книга — "История одного немца"? И ещё: действительно ли она появилась в обозначенное издательством и потомками Хаффнера время? "Столь рано он не мог это распознать", — говорили некоторые; "всё же можно было это распознать столь рано", — думали многие другие. Возможно, что летом 2001 года речь собственно шла именно об этом вопросе, когда по всей стране разразились типичные немецкие дебаты — короткие, бурные и без осязаемого результата — по вопросу аутентичности "Истории одного немца": многие затем задавали себе вопрос, что это собственно было. От частично весьма абсурдных упрёков в адрес Хаффнера, его детей или издательства не осталось буквально ничего, кроме корректировки сравнительно ничтожной неточности в примечании редактора к "Истории одного немца". |
