Однажды, подвыпив на Новый год, он сказал: «Твоя мама… она хорошая, но с закидонами — что есть, то есть. Она считает, что всегда должна всё контролировать, всех опекать. Это её беда. И это подтачивает её нервы. Я всегда ей говорил: ты не можешь прожить жизнь за других людей, поэтому дай им жить самим — так будет лучше и для них, и для тебя».
Даже живя отдельно, Нелли не могла не чувствовать на своей жизни эту контролирующую руку, эту удушающую дартвейдеровскую хватку; всему виной были, конечно, благие намерения. Понимая это, а также помня неоценимую помощь, которую мать ей оказала, нянчась с Леськой, Нелли боялась слишком круто проявлять решительность. Она вздрагивала от громких слов, натянутых нервов и визга, на который мать могла сорваться в приступе истерики. Правда, после курса успокоительных, прописанных ей невропатологом, она стала несколько сдержаннее, но Нелли всё равно не могла избавиться от привычки вжимать голову в плечи, когда та повышала голос. Отчасти из-за этого она долго не могла решиться заговорить с Владой о переходе их отношений на новый этап. Встречи тайком приносили короткую радость с примесью горечи, а Нелли хотелось семейного счастья — долгожданного, выстраданного, заслуженного. Леська с Владой стали закадычными друзьями, и беспокоиться о том, как дочка примет её, не приходилось; когда Леська стала первоклассницей, Влада продолжила быть её «автоняней», и у учителей не возникало никаких подозрений.
По субботам и воскресеньям они часто ходили втроём в парк аттракционов, в кино, в кафе-мороженое, а также просто за покупками в ближайший торгово-развлекательный центр «Радуга». В этом здании под одной крышей собралось множество различных заведений: огромный продуктовый супермаркет, множество магазинов одежды и обуви, ремонтные мастерские, кафе и блинные, японский ресторан, детский игровой зал, бильярд, боулинг и кинотеатр. Выходило очень удобно: после мультиков или фильма можно было посидеть в кафе или пройтись по магазинам, и они стали завсегдатаями этого центра.
Однажды, когда Нелли готовила ужин, девочка подошла и, глядя на неё сквозь сильные линзы очков и склонив головку набок, спросила:
— Мам, а ты знаешь, что такое реинкарнация?
Нелли изумилась такому «умному» слову из уст семилетней дочки, но не подала виду.
— Кажется, что-то слышала… А ты откуда узнала про это?
— По телевизору показывали, — ответила Леська. — Там рассказывали про одну девочку, которая помнила свои прошлые жизни… Мам, а может, во Владу вселилась папина душа?
Нелли положила нож, которым резала лук, и утёрла едкие слёзы. Она не знала, как поступить с этим хрупким сплавом детских фантазий, замешанных на обрывках научно-популярной передачи; что-то из неё Леська усвоила верно, а что-то истолковала по-своему и в итоге придумала свою теорию. Прохладное лезвие печали скользнуло по сердцу Нелли.
— Солнышко, чтобы душа человека в кого-то вселилась, нужно, чтобы он сначала умер. А папа жив, просто живёт далеко от нас.
Склонив голову в другую сторону и глядя на Нелли пронзительно-нездешними, недетскими глазами, Леська спросила:
— Откуда ты знаешь? Может, он сначала был жив, а потом… умер.
А ведь и правда, от Вадима в последнее время не было ни слуху ни духу. Он не звонил, не писал, Нелли не знала даже его нового адреса. Откуда ей, в самом деле, знать, жив ли он вообще?
— Я всё-таки думаю, он жив, — сказала Нелли, присаживаясь на корточки, чтобы смотреть на дочку прямо, а не сверху вниз. — Мне так кажется. Но даже если нет, то его душа не смогла бы вселиться во взрослого человека, потому что у взрослого уже есть своя. Душа выбрала бы ребёнка, который ещё у мамы в животе.
Леська подумала, многозначительно поправила на переносице очки… Ни дать ни взять — маленький вундеркинд, решающий в уме дифференциальные уравнения. |