Управдом присел на диван, положил на колени портфель и шапку и, снова покосившись на репродуктор, спросил:

— Что это, Геннадий Варсонофьевич, радио у вас всегда так громко играет?

— Что? — опять не расслышал Моржов.

— Радио, говорю, всегда так громко играет? — закричал управдом изо всех сил.

— Всегда, — закричал Моржов, — то есть нет, нет, не всегда, — замахал он руками. — Иногда только.

— Так нельзя ли хоть выключить на минутку?

— Что? — Моржов приложил к уху руку, чтоб лучше слышать.

— Вы-клю-чить на ми-нут-ку! — закричал управдом прямо ему в ухо.

— Ах, выключить! — улыбнулся Геннадий Варсонофьевич. — Зачем же его выключать? — Можно сделать потише.

Он отрегулировал громкоговоритель, и музыка стала тише.

— Ну вот, — облегченно вздохнул управдом, — а то ведь даже себя не слышишь!

— Как вы сказали? Себя не слышишь? Хах-ха-а!

Моржов захохотал так громко, что в соседней комнате заплакал от испуга ребенок, а управдом от неожиданности вздрогнул и даже забыл на минуту, зачем пришел. Постепенно он, однако, опомнился и сказал:

— Мне тут, голубчик, соседи жаловались, что вы включаете радио в неположенные часы.

— А разве нельзя?

— Почему же нельзя, голубчик? Можно! Но зачем же так громко?

— Так я же не громко.

— Где же не громко! Вот я к вам из домоуправления шел, так, поверите ли, на улице слышно.

— Что вы говорите? — удивился Моржов. — На улице слышно? А-хах-ха!

Он схватился руками за живот и захохотал так, что управдом от испуга оторопел и уронил на пол портфель и шапку.

— Ну, не буду, дорогой, больше не буду, — сказал Геннадий Варсонофьевич, бросаясь поднимать с пола портфель и шапку. — Буду теперь играть потихонечку.

Он сунул в руки ошалевшему управдому портфель, нахлобучил ему на голову шапку и выпроводил его из комнаты.

— Теперь все хорошо будет, — сказал он, открывая перед управдомом входную дверь и слегка подталкивая его в спину. — Так вы говорите, на улице слышно? А-хах-ха-ха-а!

Моржов заржал с такой силой, что у бедного управдома потемнело в глазах, и он стал спускаться по лестнице, спотыкаясь на каждой ступеньке и хватаясь руками за стены.

Как только управдом ушел, Моржов снова повернул регулятор громкости, и музыка опять загремела в полную силу.

На другой день Виталий Сергеевич опять было побежал жаловаться управдому, но тот сказал:

— Делайте, что хотите, но я больше не пойду разговаривать с этим вашим Моржом. Уж очень нехорошо он смеется. У меня до сих пор мурашки по спине ходят, как только я вспомню этот его дьявольский смех. Видать, этого Моржова не учили в детстве родители, что нужно уважительно относиться к людям, а теперь его перевоспитать трудно.

Вот когда пожалели соседки, что посоветовали бывшему жильцу Прохору Семеновичу обменять свою комнату. Если бы у них остался жить этот безобидный больной старичок, они бы и горя не знали. Убедившись, что теперь уже все равно ничего поделать нельзя, они кончили тем, что поссорились с Геннадием Варсонофьевичем и перестали с ним разговаривать.

Однако на этом деле пострадали не только соседи, но и наш воробей, который на чердаке жил. Услышав впервые звуки громкоговорителя, Золотой Петушок даже не огорчился.

— Ну и что ж тут такого? — сказал рассудительно он. — Все равно Наденька начинает играть спозаранку, а немного больше музыки или меньше, какая разница!

Он не учел в первый момент, что Наденька иногда болела и нет-нет да и давала отдых его бедным, многострадальным ушам.