Ее не было. Маленькая коптящая лампа тускло освещала пустую комнату. Потом вошла Пнина и увеличила язычок пламени. Фитиль смотрел на Хемдата больным взглядом умирающего. Желтое пламя слабело и угасало.

Хемдат опустил голову, чтобы Пнина не видела его лица, и спросил:

— Где Яэль?

Пнина опустила голову, чтобы Хемдат не прочел по ее лицу, что она читает в его сердце, и сказала:

— Яэль пошла к матери в больницу и не вернулась. У нее разболелась рука, и врач велел ей остаться в больнице. Теперь она дня два-три будет прикована к постели.

Боже, вдруг ей вздумают ампутировать руку! Начнут резать и внесут заражение! Такая красивая девушка — и без руки! Он помнит, было как-то, — она сама с присущей ей непосредственностью сказала ему, что покончит с собой, если ей отрежут руку. Сердце Хемдата сжималось от жалости. Ему хотелось плакать, но у него не было слез. Он вернулся к себе, зажег лампу и лег. Какая бесконечная ночь! Все, что он хотел сделать, осталось несделанным, а то, что он сделал, как будто и не было сделано.

Смотри-ка — Пизмони идет! Поднимается по ступенькам и весело насвистывает. Он только что из больницы и видел там Яэль. Напрасная тревога. Ничего серьезного. Завтра или послезавтра ее выпишут. Он был в больнице, а сейчас зашел пригласить Хемдата на прогулку. Такая красивая ночь. И подумать только: час назад — страх и ужас, а сейчас — неземная красота. Вот она, наша Страна Израиля.

Пизмони и сам ей под стать, этой Стране, — час назад был в больнице, а сейчас уже здесь! В хорошем расположении духа. Несколько дней назад он опубликовал новую поэму «Песня стойких». Ивритское ухо уже много лет не слышало такой смелой поэзии. Теперь он решил по некоторым соображениям отправиться за границу. Но вообще-то поэт без образования — все равно что фитиль без масла. Поэтому следующим летом он планирует поступать в университет.

Хорошо было им гулять, Хемдату с Пизмони. Ночь не очень темная, и все вокруг освещено каким-то сумеречным светом. Веет легкий ветерок, и из влажных песков поднимаются ласковые запахи, и где-то вдали шумит море, а здесь течет приятная беседа. Пизмони способен рассказать тебе такое, чего ни ты сам, ни кто другой в отцовском доме никогда и не слыхивал. Не знаю, говорит он, рассказывала ли Яэль Хемдату, как она попала в Страну, но ему, Пизмони, вся ее история хорошо известна. Дело было вот как. Один из ее друзей в царской России был арестован, и, когда в его доме производили обыск, нашли письмо от Яэли. Вообще-то оно не имело никакого отношения к политике, но, несмотря на это, ее тоже арестовали и бросили в тюрьму вместе с другими арестантами. Ее отцу стоило больших денег освободить дочь. Но полиция и после этого не оставила ее в покое, и родители подумали-подумали и отправили ее в Палестину. А вскоре после этого отец внезапно разорился и умер в полной нищете. Тогда и мать Яэли приехала сюда. Ей неприятно было оставаться в родном городе после всего случившегося. Но не успела она прийти в себя после долгого пути, как заболела и попала здесь в больницу.

Как хороша ночь — можно ходить часами и не чувствовать никакой усталости. А море все шумит и шумит, а от песков все плывут к тебе какие-то странные запахи, и вдруг ты ощущаешь на губах вкус соли, и он кажется тебе приятней всех деликатесов мира. Если бы Пизмони не захотел спать, так бы и гулял с ним Хемдат всю ночь напролет.

Назавтра Хемдат долго оттягивал поход в больницу. Весь день он спал. Ничего не писал и ничего не правил. С той минуты, как он расстался с Пизмони, и до самого восхода он простоял у окна. Потом комнату залил солнечный свет, а его глаза стали красными, как фонарь, в котором погасла свеча.

После полудня он уже стоял у входа в больницу. Он опоздал, неизвестно теперь, позволят ли ему войти.