И тут она вспомнила те времена, когда жила в воде, и разные рыбы, вкусные и многочисленные, подплывали и заплывали ей в рот, и она ела и пила все самое лучшее, что есть в реках, и в прудах, и в озерах, и все льстили ей, и торопились исполнить любое ее желание, и не приходило ей тогда в голову, что все это может измениться, пока она не попала в невод, соблазнившись мыслью, что и он создан для ее пользы, и те же самые, что говорили, будто созданы исключительно для услужения ей, первыми подтолкнули ее к унизительной кончине, которая началась с невода рыбака, а завершится огнем, солью, перцем и луковицами, и после всех этих мучений она даже не удостоится быть похороненной в воде. А что же с ней сделают? Ее похоронят в человеческих животах. Богатые люди будут пить вино после ее похорон, бедные будут пить водку после ее похорон, и всё для того, чтобы не вспоминать о воде, в которой она жила, и при этом они будут пить «лехаим» друг за друга и без всякого стеснения насмехаться над несчастной.

Смерть встала перед ее глазами. Она еще не решила, хочет она жить или умереть, но тут ей представились все ее министры и подданные — до случившейся с ней беды и во время этой беды, — и она ощутила, что мир ей окончательно опротивел. Она даже слюну стала пускать от отвращения. И если б не жизненная сила, все еще остававшаяся в ее теле, она так бы и выплюнула остаток жизни.

Но мало-помалу слюна кончилась, а с ней кончились и все мысли, которые у нее были. Мысли кончились, да муки не кончились. Потом мысли вернулись, но опять сменились муками, а затем эти муки — новыми мыслями. Непостижимое уму состояние: лежит, как неживая, хотя суть неживого в том, что у него нет мыслей, а у нее мысли так и мечутся и к тому же порождают муки. Она собрала остаток сил, втянула глаза в орбиты, напрягла остаток разума и подумала про себя: не та ли это кончина, о которой пророк Осия сказал: «Даже и рыбы морские погибнут». И поскольку это была кошерная рыба, то была ей явлена милость с небес и она испустила дух в соответствии со словами пророка.

8. Между рыбой и рыбой

В то время, когда рыбья душа покидала земную юдоль, сирота Бецалель-Моше брел по дороге, согнувшись под тяжестью своей ноши и сопровождавших эту ношу размышлений. Пока он сидел в синагоге, он испытывал лишь одно желание — преуспеть в своем ремесле, чтобы нарисовать красивый мизрах. Когда же он вышел из синагоги, им овладели сразу два желания: стоило ему припомнить мизрах — приходило желание есть, стоило припомнить еду— приходил на память мизрах.

Он покачал головой и сказал себе: «Что толку думать о мизрахе, если мизрах внутри синагоги, а я снаружи? И что толку думать о еде, если у меня нет и кусочка хлеба? Какая она, однако, тяжелая, эта рыба. Кто знает, сколько в ней веса. Видимо, великого праведника душа в ней воплотилась».

Он свернул с дороги и сел на обочине, отдохнуть от тяжести рыбы. Положил рядом сумку с тфилин и талитом, которая стала на время жильем для рыбы, и вот сидит, устав от ноши, и устав от голода, и устав от своего нищего сиротства. Сирота он, захотят — дадут ему поесть, не захотят — не дадут. А если и перепадет ему еда, то не столько он от нее сытее, сколько голоднее, потому что страшится, что завтра душа его опять будет рваться наружу от голода, а уже не найдется тот благодетель, что пригласит его поесть или даст монету купить ломоть хлеба.