– Ничего, ничего! Не смотрите на меня так испуганно! Она все честно выложила тогда в Брикуоллском саду под кипарисами. Она объяснила этим юношам, что, если Филипп пошлет флотилию (а чтобы основать плантацию, нужна целая флотилия), у них нет никаких шансов потопить ее. Они ответили, что, с позволения ее величества, сражение будет их собственной заботой. Она вновь подчеркнула, что в этом случае их может ожидать одно из двух – быстрая гибель в море или медленная смерть в одной из Филипповых тюрем. Они просили лишь позволения принять смерть ради нее. Многие молили меня оставить им жизнь. Я отказывала и после этого спала ничуть не хуже; но когда возвышенные и пылкие юноши, из преданности мне, на коленях умоляют разрешить им умереть за меня, это потрясает меня – это потрясает меня до мозга моих старых костей.

Она ударила себя кулачком в грудь, загудевшую, как сухая доска.

– Она им все объяснила. Я сказала, что сейчас еще не время для открытой войны с Испанией. Если каким-нибудь непостижимым чудом им удастся выстоять против испанской флотилии, Филипп непременно обвинит меня. Ради Англии, ради того, чтобы предотвратить войну, я даже буду вынуждена (я их предупредила) выдать Филиппу их молодые жизни. Если же они проиграют бой, но опять каким-то чудом избегнут плена и доберутся до Англии, они подпадут – о, я им честно сказала все! – под мою монаршью немилость. Глориана не сможет ни видеть их, ни слышать, не шевельнет и пальцем, чтобы спасти их от виселицы, если того потребует Филипп.

«Пусть будет виселица», – угрюмо сказал старший. (Мне хотелось заплакать, но я была уже накрашена).

«В любом случае – в том или в другом – эта попытка означает смерть. Я знаю, что вы ее не боитесь, но эта смерть будет сопряжена с бесчестьем для вас обоих!» – воскликнула я.

«Но сердце нашей королевы будет знать правду о том, что мы совершили», – сказал младший.

«Милый мой, – отвечала я, покачав головой, – у королев не бывает сердца».

«И все-таки она женщина, а женщина никогда не забывает, – сказал старший. – Мы готовы». И они преклонили передо мной колени.

«Нет, дорогие мои, – сюда, на грудь ко мне!» И я раскрыла им объятия и поцеловала обоих.

«Послушайте меня, – проговорила я, – мы поручим это дело какому-нибудь меднорожему адмиралу – старому хрычу, а вы будете служить мне при дворе».

«Поручайте, кому захотите, – ответил старший, – мы ваши, душой и телом».

А младший, который затрепетал сильней, когда я его поцеловала, добавил:

«Мне кажется, вы можете сотворить бога из любого человека».

«Идите служить мне при дворе, и вы убедитесь в этом».

Они покачали головами, и я поняла, что они решились. Если бы я не поцеловала их, может быть, мне удалось бы их отговорить.

– С позволения вашего величества, – сказала дама и низко наклонила голову. – Глориана, которую я имела честь вам здесь представлять, была женщиной и королевой. Вспомните ее, когда сами станете царствовать.

Уна нахмурилась, а Дан быстро спросил:

– Так они поплыли к Кладбищу Гасконцев?

– Да, поплыли, – отвечала дама.

– А вернулись ли… – заикнулась было Уна, но Дан прервал ее:

– А сумели они остановить флотилию Филиппа? Дама внимательно посмотрела на него:

– Ты полагаешь, они имели право на эту попытку?

– Что же еще им оставалось?

– А она имела право их посылать, как по-твоему? – Голос дамы напрягся и зазвенел.