|
Конечно, он видел в ней не больше, чем я, но, назло мне или, может, чтобы наказать меня за мое долгое отступничество, он всю дорогу от Саутхемптона до Средиземного моря поворачивался ко мне спиной и был занят только этой пигалицей. Они все время были вместе, ну не глупо ли? Начинали щебетать после завтрака — и так до одиннадцати или двенадцати ночи; и не было ни минуты, когда бы Раффлс не смеялся или не мурлыкал ей на ухо нежные глупости. Конечно, это было глупо! Можно ли допустить, чтобы такой человек, как Раффлс, с его знанием жизни и женщин (я специально никогда не касался этой стороны его характера, ибо для этого понадобился бы еще один том), — можно ли допустить, спрашиваю я вас, чтобы такой человек разговаривал с легкомысленной школьницей о чем-либо серьезном? Однако мне не хотелось бы показаться несправедливым. Я вроде бы уже признавал, что мисс Вернер не была лишена привлекательности. У нее, с моей точки зрения, были красивые глаза, да и овал загорелого личика был очарователен. Должен признать и несколько большую, чем мне обычно нравится в женщинах, оригинальность ее суждений, а также завидное здоровье, темперамент, живость. Мне вряд ли представится случай привести что-нибудь из высказываний этой юной особы (это, право, нелегко), поэтому я и стараюсь описать ее беспристрастно. Хотя, признаюсь, у меня о ней сложилось несколько предвзятое мнение. Меня возмущал ее успех у Раффлса, которого я с каждым днем видел все реже и реже. Мне неловко признаваться, но, похоже, у меня в душе разгоралось чувство сродни ревности.
Ревновал и еще один человек — ревновал неистово, унизительно, грубо. Капитан фон Хойманн закручивал усы штопором, выпускал белоснежные манжеты до самых колец и нахально таращился на меня сквозь очки. Нам бы утешать друг друга, а мы ни разу и словом не перекинулись. На одной щеке у капитана был чудовищный шрам, память о Гейдельберге, и я нередко думал, как ему, наверное, хотелось, чтобы Раффлс тоже побывал там, чтобы и ему досталось. Не могу сказать, чтобы у фон Хойманна совсем уж не было светлых минут. Несколько раз в день Раффлс позволял ему принять участие в разговоре, но с тем лишь только, чтобы доставить себе низменное удовольствие оборвать на полуслове, когда бедного капитана уж слишком «заносило», — он так именно и сказал мне, когда я упрекнул его без всякой задней мысли в некорректном поведении по отношению к немцу на немецком судне. — Тебя же возненавидят на пароходе! — Один только фон Хойманн! — Но есть ли в этом смысл, если именно он тот самый человек, которого мы собираемся обчистить? — Самый прямой. Набиваться к нему в приятели могло бы стать роковой ошибкой — слишком тривиально. Это меня утешило, вселило надежду, почти успокоило. Я ведь стал бояться, что Раффлс забыл о самом главном. Мы уже приближались к Гибралтару, а о деле еще и слова друг другу не сказали от самого Солента. Я так и высказал ему это, но Раффлс лишь с улыбкой покачал головой. — Да у нас еще уйма времени, Кролик, уйма времени. Пока мы не пришли в Геную, нам и делать ничего не нужно, а там мы будем не раньше воскресенья к вечеру! Путешествие только начинается, времени впереди еще много, так что давай получать удовольствие, насколько это возможно. Разговаривали мы после обеда, стоя на верхней палубе, и Раффлс, все время внимательно поглядывавший по сторонам, вдруг сделал шаг в сторону и мгновенно исчез. Я отправился в курительную комнату подымить и почитать в уголке, а заодно понаблюдать за фон Хойманном, который вскоре и объявился — чтобы попереживать в другом углу. В разгар лета мало кого соблазняет плавание по морю — на «Улане» действительно было не так уж много пассажиров. Правда, на верхней палубе и кают было маловато, только по этой причине я смог поселиться вместе с Раффлсом. Я мог бы получить отдельную каюту внизу, но мне необходимо было быть наверху. |
