Я встретился с Кэтлин в кафе и показал ей статью. Там было еще много всего в том же духе. Я сказал:

– У Такстера ужасная слабость к Великим Манифестам. Мне кажется, я скорее согласился бы на три выстрела в затылок, чем на посещение этих семинаров.

– Не будь к нему слишком строг. Человек спасает свою жизнь, – ответила она. – Вот уж поистине, как увлекательно. Где он говорит о выкупе?

– Вот: «…сумму в пятьдесят тысяч долларов, которую, пользуясь предоставленной мне возможностью, я прошу внести моих друзей и членов моей семьи. Надеясь снова увидеть своих маленьких детей» и так далее. «Нью‑Йорк таймс» потчует своих читателей всякими ужасами. Публика, читающая третью полосу, по‑настоящему избалована.

– Не думаю, что террористы заставили его письменно оправдывать их перед мировым общественным мнением только для того, чтобы потом убить, – сказала Кэтлин.

– Ну, стопроцентной уверенности тут быть не может. Поди знай, что на уме у этих типов. Но все же мне стало немного легче. Думаю, с ним все будет хорошо.

Кэтлин подробно расспросила меня о том, чем бы я занялся, если бы Такстер был на свободе, если бы жизнь стала более спокойной и уравновешенной. Я ответил, что, наверное, провел бы месяц в Дорнахе, близ Базеля, в швейцарском штейнеровском центре – Гетеануме[423]. Снял бы домик, чтобы Мэри и Лиш смогли провести со мной лето.

– Ты должен получить достаточно большую сумму за «Кальдофредо», – сказала Кэтлин. – Ну а Такстер, думаю, выкрутится из этой ситуации, если он вообще в нее попадал. Судя по всему, сейчас он свободен.

– Похоже на то. Но я намерен поделиться с дядюшкой Вольдемаром и отдать ему все, что причиталось бы Гумбольдту.

– Как ты думаешь, сколько они заплатят?

– Ох… – вздохнул я. – Ну, тридцать тысяч, самое большее – сорок.

Но я слишком занизил сумму. Барбаш выторговал у продюсеров восемьдесят тысяч долларов. Кроме того, они заплатили пять тысяч за ознакомление со сценарием Гумбольдта, а потом приобрели опцион.

– Они не могут упустить этот сценарий, – сообщил по телефону Барбаш. Кантабиле, оказавшийся в этот момент в конторе адвоката, что‑то бубнил, довольно громко и назойливо.

– Да, он здесь, – подтвердил Барбаш. – Это самый трудный в общении сукин сын, с которым мне когда‑либо приходилось иметь дело. Садился мне на голову, орал благим матом, а в последнее время даже начал мне угрожать. Он самая настоящая заноза в заднице. Не будь он вашим полномочным представителем, мистер Ситрин, я бы давно выгнал его взашей. Позвольте мне выплатить ему десять процентов, и пусть убирается.

– Мистер Барбаш, разрешаю вам выплатить ему восемь тысяч долларов немедленно, – сказал я. – Какие условия предложены по второму сценарию?

– Они начали с пятидесяти тысяч. Но я возразил, что покойный мистер Флейшер придумал действительно нечто стоящее. Современное, вы понимаете? Как раз то, что нужно публике именно сейчас. Вы и сами могли бы написать что‑нибудь в этом роде, мистер Ситрин. Если позволите мне высказать свое мнение, я думаю, вам не следует на этом останавливаться. Если вы захотите написать сценарий для новой картины, я могу устроить вам потрясающую сделку. Вы согласитесь на две тысячи в неделю?

– Боюсь, это меня не заинтересует, мистер Барбаш.