Когда очередь перебила Эльфу ноги, он от усталости даже не почувствовал боли. Просто понял, что ноги не слушаются и он не может идти. Поняв, что больше не надо никуда торопиться, он даже почувствовал что-то вроде облегчения. Упал в грязь, перевернулся на спину, тупо оглядел штанины. На обеих зияли небольшие рваные дырочки, сквозь которые толчками вырывалась тёмная кровь. В грудь ткнулись ещё две пули. Голову наполнил звон, всё вдруг разом отодвинулось куда-то, словно его отделили плёнкой, глушащей звуки, и он остался один на один с надвигающейся смертью. Это было так странно и неожиданно, что Эльф не мог в это поверить. Он вдруг оказался разом в обоих мирах и здесь, и там, за гранью. Внутри всё опустело. Ни о чём не думалось и ничего не хотелось. Не было ни страха ни боли, только чувство отстранённого удивления: «Как? Неужели, всё? Кончилось?..» и неожиданная уверенность, что это не конец. «Я не хочу умирать! Это бессмыслица какая-то, умирать глупо. Здесь так красиво, и вдруг… смерть…» Ткань жизни оставалась такой же плотной, только Эльф начал видеть её совсем по-другому: чётче, тоньше, яснее. Словно смотрел издалека в сильный телескоп.

Он машинально надавил на курок автомата, донеслись невнятные, как сквозь вату, звуки выстрелов, крики. Потом что-то тупо и совсем не больно ударило в голову и наступила тьма.

Синяя стрекоза, шелестя крылышками, взлетела с его плеча и, развернувшись на север, исчезла в чаще леса.

Сатир и Эльф брели по мелководью лесного озера. Шли медленно, не торопясь. Солнце полировало им плечи. Волосы нагрелись так, что при прикосновении обжигали руки. Временами кто-нибудь из них на ходу черпал ладонью прозрачную воду, брызгал себе на голову, на грудь. Тихо шелестели сомлевшие и чуть увядшие от жары листья деревьев. Летний полдень, душистый, настоянный на солнце и травах, застыл над сияющим озером. Зной тёк с неба потоками мёда. На дальнем берегу темнела сквозь марево полоска леса. Тянула к себе, манила неизвестностью. Сухо трещали кузнечики. Хотелось броситься в прохладную озёрную синеву, остудить разгорячённое тело. Казалось, воздух загустел в июльской истоме и тормозит каждое движение, словно говоря: «Ну, куда вы? Что вам всё неймётся? Смотрите, какая красота и покой вокруг! Задержитесь, сядьте у воды и любуйтесь летом и солнцем. Замрите и будьте счастливы».

— Ну что, вот, кажется, и кончилась жизнь? — спросил Эльф.

Сатир улыбнулся и промолчал.

— Вот, значит как она кончается… — Эльф огляделся.

Они помолчали, прислушиваясь к звукам леса и плеску волн.

— Нет, — сказал Сатир. — Жизнь вечна. Вот увидишь. Раз смерти нет, значит, жизнь вечна.

Белка разглядела их издалека. Она, лёжа, приподнялась на локтях — худая, загорелая, чёрные волосы в белёсом песке, закричала:

— Ну и где вы так долго шляетесь? Я жду, жду. А вы всё не идёте, и не идёте. Бросили меня?

Эльф и Сатир со всех ног кинулись к ней, обняли, взлохматили иглы волос, потащили к воде. Белка ловко вывернулась из объятий, подставила Сатиру подножку и проворно нырнула. Эльф попытался ухватить её, но его пальцы лишь скользнули по гладкой коже девичьего плеча.

— Лови её! — заорал, поднимаясь, Сатир. — Лови голую!

— Взять вертихвостку! — вопил Эльф.