Мартин Бек не любил бюрократии, заседаний и начальника управления. Зато он очень любил Колльберга и не представлял себе, как будет работать без него. Колльберг уже давно поговаривал о том, что бросит полицейскую службу, и в последнее время похоже было, что он готов вот‑вот перейти от слов к делу. Мартин Бек знал, что Колльберг не разделяет господствующих в полиции взглядов и все больше воюет с собственной совестью.
…Половина десятого. Кондитерская закрылась, в окнах домов начали гаснуть огни.
Внезапно дверь подъезда отворилась, на тротуар вышел Лимпан. Руки в карманах, во рту сигарета.
– Ни портфеля, ни чемодана, – заметил Колльберг.
– А карманы на что, – ответил Мартин Бек. – Или все уже сплавил. Надо проверить, у кого он был.
Лимпан сделал последнюю затяжку и щелчком послал окурок в сторону. Затем поднял воротник, снова сунул руки в карманы и пошел через улицу к полицейской машине.
– Сюда идет, – сказал Мартин Бек. – Черт… Что будем делать? Возьмем его?
– Возьмем, – поддержал Колльберг.
Лимпан медленно приблизился, наклонился, заглянул внутрь, увидел Колльберга и засмеялся. Обошел машину сзади, открыл дверцу, у которой сидел Мартин Бек, и сложился пополам от хохота.
– Что, разжаловали вас все‑таки? Или это маскировка?
Мартин Бек вздохнул и вышел на тротуар. Открыл заднюю дверцу.
– Давай, Линдберг, садись. Подвезем до Вестберга.
– Вот здорово, – добродушно отозвался Лимпан. – Оттуда домой рукой подать.
По пути в управление Лимпан успел рассказать, что навещал своего брата; его слова вскоре подтвердил высланный на Росюндавеген патруль. Ни оружия, ни денег, ни краденого имущества в квартире не обнаружили. При себе у Линдберга было двадцать семь крон.
Без четверти двенадцать пришла пора отпускать его.
Ничего, это можно пережить. Все равно Лимпан скоро попадется, уж так ему на роду написано.
А Мартину Беку и Колльбергу предстояло вскоре заняться совсем другими проблемами.
III
Вся страна бранила этот аэродром, и он того заслуживал. Правда, на полет от Арланды под Стокгольмом ушло только пятьдесят минут, но теперь самолет вот уже полтора часа кружил над крайним югом страны.
Лаконичное объяснение гласило: туман. Как и следовало ожидать. Местность, где расположили аэродром, предварительно выселив людей, была известна своими туманами. Сверх того, он помещался как раз на пути перелетных птиц и чрезмерно далеко от города. Заодно пострадал уголок природы, который следовало бы охранять законом.
В конце концов пилоту надоело кружить, и он решил садиться, невзирая на туман. Горстка бледных, покрытых испариной пассажиров добрела до здания вокзала.
Краска внутри – серая и шафраново‑желтая – словно подчеркивала атмосферу коррупции и мошенничества.
Кто‑то нагрел руки на сделке, добавил несколько миллионов на свои счета в швейцарских банках. Некто, столь высокопоставленный, что рядовые граждане со стыдом думали, сколь мизерно на самом деле их чисто формальное участие в шведской псевдодемократии, обреченной на скорый и полный крах.
Зал для пассажиров нельзя было даже назвать неуютным – он был чудовищным, угнетающим, рядом с ним самая пыльная автостанция показалась бы приветливой и гостеприимной.
Мартин Бек, кажется, целую вечность ждал свой чемоданчик, наконец получил его и вышел в осенний туман.
Никто не подошел к Мартину Беку, никто им не интересовался.
Нет, он вовсе не думал, что в зале будет стоять полицейский оркестр. Или что сам полицмейстер Мальмё встретит его на белом коне. Но чтобы о нем совсем забыли…
Из тумана вырвался сноп света. К шафраново‑желтому ящику аэропорта подъехала черно‑белая патрульная машина. |