На протяжении всего светского разговора Резанов ощущал неодолимое желание видеть лицо Кончиты. Вот она искоса посмотрела… Вот поправила тяжелый пучок волос с сетчатой вуалеткой, тронула цветок на груди. И вдруг посмотрела. А глаза – синие-синие и глубокие, как бездонный сладостный омут…

Командор почувствовал, как растворяются стены дома. Тихие голоса собеседников звучали где-то вдали, и ему уже не хотелось отвечать на их вопросы и поддерживать пустой разговор. Хотелось только смотреть в нежное лицо девушки, видеть ее глаза и чувствовать, что он тоже ей интересен.

– Николай Петрович… – в голосе Давыдова послышалось беспокойство.

– Простите, – сохраняя спокойствие, Резанов кивнул. – Задумался. Так о чем это мы?

Возможно, из-за обилия вкусной еды во время обеда Резанов почувствовал себя полным сил. Что ни говори, ни он, ни его товарищи на протяжении нескольких месяцев не едали так сытно. Однако сам командор полагал, что этот физический и эмоциональный подъем состоялся в нем оттого, что рядом сидела Кончита. Опустив густые ресницы, она смотрела в тарелку и лишь изредка поднимала их, чтобы взглянуть на него.

Резанов был за столом чрезвычайно общителен. Он красочно описывал дворцы далекого Санкт-Петербурга, снежные зимы Сибири, великосветские рауты и пышные балы в резиденции императора.

Теперь Кончита не отводила взгляда от лица командора, слушала и в мечтах представляла себя там, в этих удивительных краях. Мечтательность юной девушки дала волю чувствам и унесла ее в блаженные дали. Мичман Давыдов с обожанием смотрел на нее.

Когда верный долгу Резанов поднялся из-за стола, Кончита вздрогнула и пришла наконец в себя.

– Сеньоры, – он кивнул головой донье Игнасии, – сеньора, благодарю за гостеприимство! Но долг и дела обязывают нас вернуться на корабль, – и уже удалившись к двери, командор обратился к Луису:

– Прошу вас поспособствовать доставке на корабль необходимой провизии и свежей питьевой воды для команды.

Убедившись в том, что правильно выбрал время для этой просьбы, Резанов уведомил, что заплатит наличными.

Сын коменданта, молодой офицер дон Луис Аргуэлло сообщил, что уже распорядился и снарядил на берег все что нужно, а также отправил депешу монтерейскому губернатору о прибытии российского корабля.

Садясь на коня, Резанов позволил себе еще раз взглянуть на Кончиту. Она будто ждала этого и ответила таким восторженным взглядом, что он еще долго чудился командору по дороге через песчаную долину к берегу моря.

По прибытии к шлюпке Резанов, Давыдов и Лансдорф увидели возле нее телегу, груженную мукой, овощами и фруктами. Рядом стояли бочки с водой, большая корзина с живыми курами и лежала стреноженная свинья.

Простившись с провожатыми, командор и его товарищи сели в шлюпку, и когда преодолели половину пути, навстречу им от «Юноны» отчалили две посудины, отправленные Хвостовым за долгожданной провизией.

Лансдорф в своей каюте, облачившись в потертый халат, писал в дневнике о комендантской дочке Марии Кончепчион Аргуэлло:

«Она полна жизни, веселая, живая, с яркими живыми глазами, невольно заставляющими любоваться ею и влюбляться в нее, с чудесными зубами, приятной выразительной внешностью, необыкновенной фигурой, не говоря уже о тысячах других положительных черт – и в то же время она имеет прекрасные манеры, простоту и полную безыскусственность».

Командор Николай Петрович Резанов допоздна сочинял донесение министру коммерции графу Румянцеву. Изложив свои злоключения, упомянул прошедшую встречу:

«Из прекрасных сестер коменданта донья Кончепчион слывет красотою Калифорнии, и так, Ваше Сиятельство, согласиться изволите, что за страдания наши мы довольно награждены были и время свое проводили весело.