Глеб и сам не знал, что. Просто ворочался на душе камень, а откуда он там взялся, мутант точно не знал. Впрочем, зачем себя-то обманывать? Всё началось после беседы с Прокопием. Точнее, еще во время нее. Вроде и решил он для себя, что старик наговорил сам не знает чего, а всё равно неприятный осадок остался. Потому что в глубине-то души Глеб понимал: Прокопий просто так ничего говорить не станет, не такой это человек, ему дешевая популярность не нужна, если бы не видел причины говорить то, что сказал, просто промолчал бы. И годы тут совершенно ни при чем, а уж стыдиться ему и вовсе нечего, да и разучился старик, наверное, это делать.

Стало быть, над его словами всё равно придется думать и делать какие-то выводы. Но сейчас это Глебу совершенно не хотелось. И так, вон, на Тима зачем-то наехал, Сашку расстроил…

– Извини, Сань, – потупился он. – И ты, Тим, извини. Волнуюсь я. Как там Лик? Захочет ли возвращаться? Может, мы ему совсем теперь не нужны.

Мутант не кривил душой. Он и впрямь переживал за Пистолетца. И это, разумеется, тоже влияло на его настрой и поведение. Только вот те, кто находился с ним рядом, не должны были от этого страдать. Особенно Сашка. Которая, нахмурясь, сказала:

– Я не верю, что Пистолетец нам не обрадуется. Пусть он даже совсем не тот, каким я его знала. Можно притворяться, играть, но чтобы душу наизнанку вывернуть так, чтобы никто этого не заметил, нужно гениальным артистом быть. Он ее, конечно, выворачивал, но всё равно из нее любовь и доброта так и сочились. Он тебя по-настоящему любит, Глеб, за это и я его полюбила. И он добрый, я это видела. Я доброту чувствовать с детства хорошо научилась, потому что вокруг меня ее не так много было. Это ведь когда чего-то в изобилии, тогда ты к этому привыкаешь и уже почти не замечаешь. А когда вокруг темно, то даже малюсенький лучик света издалека увидишь.

Повисло молчание – неопределенное, тягостное. Нужно было как-то разрядить обстановку.

– А что, – выдавил улыбку мутант, – может, нам в Ильинское заглянуть? Оно же рядом тут.

– С какой целью? – насторожился Тим.

– Да извиниться хочу…

– Перед тем «диким», кому ты хлев спалил? – вспомнила рассказ мужа Сашка.

– Ага, перед Макусином. Он ведь так и думает, что я это нарочно сделал, надо бы объясниться.

– Это опасно, – нахмурился провожатый.

– Так я тебя с собой и не зову, – не удержался от колкости Глеб.

– Опасно для тебя , – сказал Тим. – Я в любом случае пойду с тобой, но…

– Не надо, Тим, – вмешалась Сашка. – Он никуда не пойдет.

– Это еще почему? – почувствовал нарастающее раздражение мутант.

– А ты сам подумай. Ты собираешься идти извиняться, ведя за собой охранника с автоматом. Еще прикажи Макусину встать лицом к стене, положив на затылок руки. И скажи: «Или прости меня, или я тебя расстреляю».

– Скажешь тоже, – буркнул Глеб. – Я ведь уже говорил, что один хочу пойти, без Тима.

– И без меня, конечно же?

– Разумеется.

– Щас! Уже сходил.

– Не думал, что у меня будет такая сварливая жена.

– Что?!. – вспыхнула Сашка. – Никто тебя насильно не женил!

Девушка повернулась и зашагала к лодке. Глеб только скрипнул зубами. Настроение испортилось окончательно. Разрядил, называется, обстановку!..

Послышался подозрительный треск.

– Что это?.. – недоуменно уставился куда-то в сторону Тим.

Глеб повернул туда голову. Трещала охваченная пламенем хвоя молодого ельника, росшего шагах в двадцати от них.