Позже мы перешли на генетическую глину и, превратившись в этаких малолетних божков, начали создавать разных тварей, которые двигались, дышали и, жалобно пища или мяукая, требовали ухода. Любую из них мы могли прикончить, когда пожелаем. Не было случая, чтобы кто-то из малышей зажился на свете.

Сестра потом отстранилась от Живого Творчества, когда подросла, и от меня тоже. Сейчас она программирует на свободном рынке.

Ну и вот, поскольку Шадрах пальцем не шевельнул, чтобы защитить меня и мое искусство от ледяных колючек уничтожения… хочу сказать, я бы в одиночку не потянул. Так и стояло перед глазами: забираются ко мне очередные ворюги, а я бросаюсь в них будущей керамикой и только зря гублю свои произведения. Пустая затея; голография не может причинить вред физического свойства (только что пришло на ум: эй, получается, что голоштуки — тоже Искусство Мертвое, раз они не в состоянии повлиять на мир, даже если ими бросаться). Жуткая выходила картина. Вот я и решился пойти в Шанхайский цирк Квина (где бы это ни было) и «заиметь суриката», как говорят в хоккейных вестернах «нуэво». Мне, скажу, одного суриката, пожалуйста, и повыше, если можно. Лучше двойного. В грязном стеклянном контейнере. (Со смеху помрешь. Впрочем, я и так уже чуть не помер из-за этих ворюг. Коварные бестии!)

Вижу, вы задаетесь вопросом: как это Живому Художнику вроде меня — голодному, малоизвестному и одинокому — удалось подергать за ниточки, потеребить кого нужно и выбить себе аудиенцию не у кого-нибудь, а у таинственного Квина.

Угадали, у меня связи. Сознаюсь, это Шадрах. Сознаюсь, я его выследил в районе Канала.

Район Канала, Шадрах… понимаете? Они неразлучны. Как Володя и Сирин, как Оззи и Элиот, Ромео и Джулиард. Вы и сейчас его там найдете, хотя, по милости моей сестрички Николь, я с ним почти не вижусь. Зато через нее мы и познакомились — они вместе снимали квартиру.

Видите ли, первые двадцать пять лет Шадрах провел под землей, а когда выбрался, то выбрался точно в районе Канала. «Стена сияния» — вот как парень его окрестил, и как раз в ореоле этого сияния явилась Николь, она тогда работала в службе размещения и ориентации тех, кто впервые поднимался на поверхность. Шадрах поглотил обеих — и стену сияния, и мою милую сестренку. Представьте, живете вы всю свою жизнь среди мрака и неоновых вспышек, потом выходите, а перед глазами — ангел в белых одеждах, который утешает ваше сердце, указывает верный путь. Было бы время, я бы вам про них порассказал, потому что такое, как их любовь, — это мечта, подобной красоты не найдете ни на щитах, ни в голорекламе дамского белья…

В общем, с тех самых пор, как космические грузовики забыли плескаться-бултыхаться в каналах охлаждения, район сделался в городе самым клевым местом. Если пойдете туда — вспомните про меня, хорошо? Мне-то, похоже, не светит вернуться. Половина заведений плавает по воде, так что, когда корабли дальнего следования возвращаются с уловом и заходят в док, закусочным достаются самые сливки. Все большущие шишки столуются здесь. Можно и ложного кита заказать, и манящего краба, и медузу, и прочие дела. Окна обычно выходят на воду, а внутри чего только нет — механические штучки, Живое Искусство, телесные утехи, да такие, от которых потом весь дрожишь и млеешь. И краски сочные, просто пальчики оближешь. Закаты с высоким разрешением, голочернила: это вам не мутное марево, пламенеющее среди навоза, дерьма и грязи. Туда, как только допечет, я и ходил: сяду себе и гляжу на Гигантов Искусств и Биоиндустрии, лакающих алку из графинов (чему я совершенно не завидовал; терпеть не могу это настоянное на водорослях пойло).

И вот меня припекло, по-настоящему припекло — хуже, чем сейчас.