И вот меня припекло, по-настоящему припекло — хуже, чем сейчас. Впрочем, куда уж хуже: сижу на свалке и чешу тут с вами языком… Решил потолковать с Шадрахом. Я же знал, что он работает на Квина; думал, оттает приятель, расколется и скажет все, что мне надо.

Вышло так, что мы столкнулись в тихом уголке, далече от зоркого ока Полиции Канала. Эти гуляки знают, как хранить Порядок, правда, все не могут определиться, какой именно. Если, конечно, вы понимаете, о чем я, хотя вряд ли.

Говоря строго, были мы не одни: вокруг сновали торговцы органами, распутные консьержки в блестящих побрякушках и неповоротливые автодоки, блестящие после очередного саморемонта. Кто-то спешил, кто-то прогуливался; каждый был погружен в себя, причем погружался все глубже.

Шадрах стоял среди них такой холодный, очень холодный, ледяной прямо, и слушал грохот моря, видного сквозь щель по ту сторону высоких кренящихся стен.

— Привет, — говорю я. — Давно не виделись — с тех пор как ворюги сделали свое черное дело. Знаешь, а ты ведь спас мою шкуру.

— Здравствуй, Ник — ответил Шадрах, не сводя взгляда с Канала.

(«Здравствуй, Ник» — и это после того, как я тут перед ним распинался и расстилался!)

Мужик он высокий, мускулистый, темный от загара. Нос расплющен — еще с тех дней, когда он курьером носился между полисами, подарок на память от чудиков, а рот сурово сжат. Одежда вся вышла из моды, от сандалий так и разит древностью. Кажется, все еще мнит себя Человеком Двадцать Седьмого Столетия, хотя опять же вам не понять. (А что, неправда? Вы же торчите со мной на свалке.)

— Ну, как вообще дела? — спросил я, сильно подозревая, что парня придется пинками и криками подгонять в нужную мне сторону.

— Отлично, — сказал он. — А вот у тебя вид паршивый. — И даже не улыбнулся.

Надо думать. Еще бы мне выглядеть хорошо — забинтованному и с такой здоровенной припухлостью на макушке, что впору запускать альпинистов.

— Спасибо, — только и произнес я.

Прежде, в голове, все получалось так складно, и куда только все слова подевались?

— Да на здоровье.

Я уже понял, Шадрах не в настроении болтать. Он пялился на воду и молчал — ни дать ни взять плод Мертвого Искусства.

И вдруг — чудо. Собеседник встряхнулся, пробудился от раздумий — ненадолго, но успел проговорить:

— Я бы тебе обеспечил защиту, — при этом глазея на меня, будто на покойника.

Впрочем, это его нормальный взгляд, самый что ни на есть. Неужели — шанс поладить?

— Это как же, детектив? — сказал я. — Если ваши хреновы копы только и могут, что алку жрать и брать на лапу?

Шадрах пожал плечами.

— Я лишь помочь хочу. Дай мелкой рыбешке крючок, она и крупную словит.

— Недурной оборот, — соврал я. — Где такого набрался, в Канале, что ли, мать его, высмотрел? Вообще-то мне Квин нужен.

Он фыркнул.

— Ну, ты точно безнадежен. Приглашение к самому Квину? — Шадрах не смотрел мне в глаза, все время как-то увиливал, уклонялся. — Вот погоди миллион лет, может, и поднакопишь связей, веса в обществе, наворуешь деньжат…

Я отвернулся, потому что стало больно. Когда грабили, было больно. От этого не-знаю-прямо-что-и-делать тоже больно. А главное — от жизни. С души воротит.

— Не выделывайся, Шадрах, — обронил я. — Можно подумать, ты у нас Живой Художник. Тебе-то не нужно приглашение. Адресок только дай, а дальше я сам разберусь. Хочу себе выпросить суриката.

Тут он брови нахмурил, произнес:

— Ты сам не знаешь, Николас, что говоришь.