Я ее понимала. Отдавать предпочтение не мужу, а рыцарю — это по-настоящему куртуазно . Ведь иметь поклонника отнюдь не означало плотской близости с ним, зато какие волнительные ощущения! Я и сама всегда стремилась, чтобы меня окружали мужчины. И, замечая ревность жениха, приходила в настоящий восторг.

Однако вскоре помолвка с Вильямом была расторгнута. Фламандцы избрали своим правителем другого, и все преимущества, какие бы дал Генриху этот союз, сошли на нет. Вильям стал просто одним из лишенных наследства рыцарей, которых и без него полно при дворах Европы. И я сразу потеряла к нему интерес.

Кто следующий?

Претендентов находилось немало. Суровый Валеран де Мелен, скучный, как хоровое пение, Уильям Суррей, иные. Время шло, женихи менялись. Я же прекрасно проводила время, переезжая с двором из замка в замок, участвуя в больших охотах, посещая турниры, интригуя, кокетничая, заводя знакомства. Я чувствовала себя самой прославленной дамой при дворе. Потягаться со мной могла бы только королева Аделиза, и то благодаря короне. Отец женился на ней уже после смерти принца Вильгельма, надеясь, что молодая жена родит ему наследника — но просчитался. Аделиза оказалась бесплодна, как пустырь. У короля порой появлялись дети от случайных связей, но они оставались ублюдками, а законного наследника все не было. И при дворе ломали голову, к кому же перейдет корона Англии.

Одним из претендентов считался любимый незаконнорожденный сын Генриха — Роберт Глочестер. Меня бы это устроило, так как с Робертом мы были в приятельских отношениях и в запутанных интригах двора я всегда поддерживала его сторону.

Вторым почитали Теобальда, так как он был старшим из внуков Завоевателя по женской линии. Поговаривали и о втором из племянников Генриха, его любимце Стефане. Отец к нему благоволил, даже сосватал за него одну из первых невест Европы Мод Булонскую, родословная которой восходила к Карлу Великому. Однако Стефан скорее поддерживал партию старшего брата — Теобальда. Как и Генри, моя былая любовь, а ныне уже епископ Винчестерский, ловко вербующий среди церковников сторонников рода Блуа.

Но что же решит король? Меня кружило в водовороте слухов и пересудов, когда я неожиданно узнала… О, мой отец был самонадеянным человеком, поэтому и пошел на столь неслыханный шаг, назначив своей наследницей Матильду. Женщину поставил выше мужчин!

Увы, Матильда и в самом деле была законной наследницей и до сих пор носила титул императрицы. А теперь она станет королевой Англии и герцогиней Нормандии, уже будучи графиней Анжуйской. Все ей, ей, ей… Единственную усладу мне доставляли нелады в ее семье. Отца же они тревожили. Анжуйский дом всегда был врагом Нормандии, и Генрих знал, что его нормандские подданные не смирятся с тем, что, став их госпожой, Матильда навяжет им своего мужа Жоффруа. Да и Англия, которую я знала понаслышке, не очень-то походила на вотчину, которой способна править женщина.

Во время одной из наших бесед с отцом я завела об этом речь. Отец похвалил мой государственный ум, чем несказанно польстил мне. Потом, помрачнев, сказал, что оставить все Матильде для него единственный шанс сохранить трон Завоевателя за своей плотью и кровью.

— Что касается смут, то я оставляю Матильде покорное королевство, усмиренное моим мечом и волей. И я заставлю каждого из подданных принести присягу императрице Матильде, поклясться на кресте. А когда она родит сыновей, те поделят меж собой и Нормандию, и Англию, и Анжу.

Я все же осмелилась заметить: отчего это он так уверен, что Матильда наплодит столько сыновей? Ей уже двадцать семь, она второй раз замужем, но до сих пор ни разу не понесла.

Король странно взглянул на меня, но промолчал. И этого хватило, чтобы я почувствовала запах интриги.