— Я пошел, — сказал он. — Ты со мной?

— Нет! — отрезала она.

Он заколебался. Безрассудной отваги в нем на какой-то момент поубавилось, сквозь тьму она ощутила его растерянность и смятение. Ей хотелось сказать: «Не будь идиотом. Брось машину. Пойдем со мной. Кто-нибудь нас подвезет до дома», — но она знала: он заранее продумал все эти мысли, у него на все есть ответ: «Десять шиллингов в неделю, работы нет и не будет, годы уходят. А умение терпеть — добродетель предков».

Вдруг он торопливо зашагал вдоль изгороди, не разбирая дороги; и ей слышно было, как он споткнулся о корень и буркнул:

— У, черт!

От этого простого, обыденного словца, донесшегося из мрака, ее охватили ужас и боль.

— Фред! Фред! Не надо! — закричала она и бросилась прочь. Остановить его было ей не под силу и хотелось лишь отбежать подальше, чтобы ничего не услышать. Под ногой у нее затрещала ветка, это было как выстрел, и сразу же где-то за изгородью, на другом конце поля, вскрикнула сова. Казалось, идет репетиция с шумовым оформлением. Но когда выстрел действительно раздался, он прозвучал совсем по-другому — глухой удар, будто кто-то рукою в перчатке стукнул в дверь, а никакого вскрика не было. Сперва она даже не обратила внимания, но потом не раз думала, что, в сущности, не знает точно, когда ее возлюбленный перестал существовать.

Ничего не различая в темноте, она с размаху ударилась о машину. В слабом свете, падавшем от щитка, она увидела на сиденье носовой платок в синий горошек, купленный у Вулворта, и хотела было забрать его, но потом спохватилась — нет, никто не должен знать, что она здесь была. И, выключив свет на щитке, стала пробираться через клевер, стараясь ступать как можно тише. Предаваться жалости можно будет потом — но не раньше, чем она окажется в безопасности. Ей хотелось захлопнуть за собой дверь, запереть ее на засов, услышать, как щелкнет задвижка.

До клуба было каких-нибудь десять минут ходьбы по пустынной дороге. Пьяные голоса что-то выкрикивали, — как ей показалось, на чужом языке, хотя это был тот же самый язык, на котором говорил Фред. До нее донеслось позвякивание монет в автомате-рулетке и шипение содовой. К этим звукам она прислушивалась, как враг, замышляющий бегство. Они отпугивали ее своим бездушием. Взывать к этому эгоизму просто бессмысленно.

Возле клуба какой-то человек пытался завести машину — стартер не слушался.

— Я красный, — твердил он. — Разумеется, я красный. Я считаю...

Сухощавая рыжая девушка, сидевшая на ступеньке, внимательно следила за ним.

— Недоделанный ты, — сказала она.

— Я либеральный консерватор.

— Не можешь ты быть либеральным консерватором.

— Ты меня любишь?

— Я люблю Джо.

— Не можешь ты любить Джо.

— Поедем домой, Мик.

Человек снова попробовал завести машину; тогда она подошла к ним, сделав вид, будто тоже вышла из клуба, и спросила:

— Не подвезете меня?

— Конечно.