В пользу этого аргумента говорит многое. Подчеркивая архаичные черты политики Старого режима, он не ввергает в анахронизм – желание счесть любое проявление неудовольствия знаком грядущей Революции. С его помощью также можно соотнести стихотворения с широким политическим контекстом, вместо того чтобы рассматривать их как самостоятельные смысловые единицы.

Но нужно помнить, что Фронда хорошенько встряхнула французскую монархию в то время, когда британская монархия была свержена в ходе революции. Кроме того, ситуация на 1749 год сильно отличалась от ситуации 1648-го. Куда больше образованного населения стало стремиться к тому, чтобы их протесты были услышаны. Маркиз д’Аржансон, хорошо информированный о поведении короля, отмечал, что Людовик XV был крайне чувствителен к тому, что говорили парижане о нем, его фаворитках и его министрах. Король внимательно следил за парижскими «on dits» и «mauvais propos» (сплетнями и злословием) через постоянные отчеты генерала-лейтенанта полиции (Беррье) и министра Парижского департамента – сначала Морепа, а потом – графа д’Аржансона, брата маркиза. В эти отчеты входило много поэтических произведений и песен, из которых некоторые служили для развлечения, но многие воспринимались серьезно. «Мой брат… убивает себя, стараясь шпионить за Парижем, который столько значит для короля, – написал маркиз в своем дневнике в декабре 1749 года. – Нужно знать все, что люди говорят, и все, что они делают»[45].

Чувствительность короля к мнению парижан давала большую власть министру, предоставляющему информацию, что доказывает и попытка Морепа унизить Помпадур и графа д’Аржансона, предоставив Людовику море сатирических стихотворений. Но и другие министры пользовались этой стратегией, каждый для своих целей. В феврале 1749 года маркиз д’Аржансон отметил, что все ведущие фигуры в правительстве – «триумвират» из его брата, Морепа и Машоля д’Арнувиля, генерального контролера финансов, – использовали стихи, чтобы манипулировать королем: «С помощью этих песен и сатирических стихотворений триумвират показывал ему, что он позорит себя, что его народ презирает его, что иностранцы смеются над ним»[46]. Но подобная стратегия говорит о том, что политика не сводилась к играм двора. Она открывает новое измерение борьбы за власть в Версале: отношения короля с французским народом, одобрение широкой общественности, взгляд на вещи извне узкого круга и его влияние на ход событий.

Людовик чувствовал, что перестает быть «Возлюбленным» («la bien-aimé»), и мнение его подданных влияло на его поведение и политику. В 1749 году он прекратил практиковать королевское прикосновение для «исцеления» людей от золотухи. Он перестал приезжать в Париж, кроме как на обязательные мероприятия, такие как «lits de justice»[47], призванные принудить парламент принять непопулярные эдикты. И он верил, что парижане перестали любить его. «Говорят, король поглощен угрызениями совести, – писал маркиз д’Аржансон. – Песни и сатира возымели огромный эффект. В них он видит ненависть своего народа и Божью длань в действии»[48]. Религиозные мотивы виделись обеим сторонам. В мае 1749 года по Парижу распространился слух, что у дофины был выкидыш, потому что дофин, одержимый какой-то неведомой силой, сильно ударил ее в живот локтем, когда они оба спали в кровати. «Если это правда, – обеспокоенно отмечал д’Аржансон, – простые люди решат, что гнев небес (обрушился) на королевскую семью за безобразия, которые король чинит на глазах своего народа»[49].