– Кого – Сеньку?! Ошалела ты, что ли? Ну, иди к нему, пусть женится, коли так!

– Да его же в каторгу сегодня забрали-и-и... Яшка, Яшенька, не бей меня, я не могу больше, я выкину, святая правда, выкину...

– Молчи, холера... – плюнул Яшка. – Ну-ка, живо собирайся, поедем в Таганку. Там одна чухонка вычистку за червонец делает, никто не узнает. Поехали!

– Не поеду, – тихо, ненавидяще сказала Маргитка, садясь на полу. Ее лицо уже начало распухать от побоев, ресницы по-прежнему были в чаинках, но зеленые, мокрые глаза посмотрели на Яшку так люто, что он отвернулся. – Не будет никакой вычистки. Я его любила – слышишь? И ребенка этого я рожу. Убей меня, а рожу!

– Чего?! Ах ты, дура... Господи, ну что за дура... Что я с тобой делать теперь буду, а?

Яшка схватился за голову, закрыл глаза. Маргитка на четвереньках подползла к нему, осторожно тронула за колено.

– Пропадешь, – подтвердил он, не поворачивая головы.

– Яшенька... Христом-богом... Увези ты меня отсюда. Поедем вместе, пшалоро, золотенький...

– Куда я поеду, с ума ты сорвалась? – завопил Яшка, вскакивая. – Ну, куда?!

– Куда хочешь... – Маргитка снова заплакала. – Яшенька, не бросай... Я не могу одна, я умру на улице...

– Дэвла, да что ж это... Да куда же я пойду-то? От Дашки? Как я уеду, что я ей скажу? Я же обещал! У нас свадьба скоро! Я Илье и Насте слово дал! Что они про меня подумают? Что Дашка подумает? А цыгане?! Все скажут – сбежал, испугался на слепой жениться. Как же мне-то...

– Яшенька-а! – Маргитка, заголосив, вцепилась в его сапог, прижалась к голенищу растрепанной головой. – Яшенька, поедем...

– Пропади ты пропадом, проклятая! – Яшка нагнулся, с силой оторвал от сапога руки сестры. – Собирайся!

– А ты куда?! – всполошилась Маргитка, видя, что брат идет к двери.

– Не бойся. Жди внизу, я приду. Только нашим на глаза не сунься.

Дверь за Яшкой захлопнулась. Маргитка торопливо расстелила по полу большую шаль, начала бросать на нее, не глядя, не расправляя, платья и кофты. Она не плакала больше, лишь время от времени вытирала лицо рукавом. Связав узел, поставила его у двери, глубоко вздохнула, переводя дыхание, и выскользнула за дверь.

Комната отца и матери была последней по коридору. Маргитка осторожно просунула голову в незапертую дверь, осмотрелась, убедилась, что внутри пусто, с облегчением пробормотала: «Спасибо, господи...» – и вошла.

Тяжелые портьеры из пыльного плюша были задернуты, и в комнате стоял полумрак. Сумрачно поблескивали в углу часы с боем, внутри их неторопливо ходил тяжелый маятник. На стуле лежало вечернее платье Илоны из гладкого черного шелка. Опасливо косясь на него, как на живое, Маргитка на цыпочках прокралась к буфету орехового дерева со множеством ящичков. Открыв один из них, пошарила в глубине, извлекла сверток потертой ткани, развернула. На колени Маргитки упал маленький лаковый портрет в овальной рамке. Молодая цыганка в черной шали на одном плече, с гладко убранными назад волосами прямо и неласково взглянула на нее.

– Мама... мамочка... – Слезы покатились снова, но на этот раз Маргитка решительно вытерла их. Завернула портрет матери обратно в лоскут, положила было на место, но тут же, повинуясь внезапному порыву, опять вытащила сверток, сунула за пазуху и метнулась за дверь.

Яшка осторожно приоткрыл дверь в комнату невесты. К своему большому сожалению, он увидел, что Настя никуда не ушла и сидит рядом с кроватью дочери, отвернувшись к окну и кутаясь, словно зимой, в тяжелую шаль.