— Ну, хватит… — догадалась тут Нута и отвернула голову, что позволило ей собраться с мыслями, чтобы рассердиться. Она вырвалась из объятий и шагнула в пропасть.

Так что Лепелю ничего не оставалось, как ухватить молодую женщину поперек стана и поспешно привлечь к себе; спасая ее от головокружения, он должен был удержать испуганные губы губами. Но тут вернее было бы говорить о добром побуждении и порыве, чем о действительном, крепком и добросовестном поцелуе, потому что Нута, начиная из опыта постигать многообразное значение такого рода помощи и поддержки, дальнейшим посягательствам странного молодого человека воспротивилась.

Задыхаясь и пылая, она взвинчено озиралась в намерении немедленно удалиться, но сама себе затрудняла задачу, потому что рвалась прочь от лестницы, которая начинала разрастаться у ног юноши.

Так что Лепель в какой раз подряд без малейшего перерыва взялся за спасение принцессы. Едва только в разросшихся стенах определилась дверь, за которой можно было приметить идущие вниз ступени, он увлек молодую женщину внутрь блуждающего дворца. А поскольку Нута по недоразумению, не понимая намерений странного молодого человека, упиралась и по-прежнему искала выхода там, где нечего было искать, кроме пропасти, подхватил ее на руки — что было совсем не трудно — и перешагнул порог.

То была роскошно отделанная резным мрамором винтовая лестница, и, понятно, что у всякого на месте Нуты пошла бы кругом голова, когда Лепель побежал по узкой стороне ступеней, круто завинчиваясь вниз.

— Стой! Стой! Ой, стой, говорю! — задыхалась Нута, судорожно обвивая юношу руками, а когда он действительно — к немалому удивлению Нуты — остановился, не сразу сообразила что к чему и сказала: — Пусти же!

— Вы уж как-нибудь устройтесь или так, или эдак. Или на руках, или на ногах. Или пусти или нет, только стоять не нужно, — пробурчал Почтеннейший. — Не слышите — гарью тянет?! Скорее! Что тут рассусоливать пусти — не пусти?!

— Милый котик! — горячо, на удивление горячо! откликнулся Лепель, не выпуская Нуты, которая ничего больше не говорила, чтобы не стало хуже. — Мы обязаны тебе спасением! Всем, всем!

— Не скрою… обязаны. Это не скроешь… — смягчился Почтеннейший, позабыв необходимость не рассусоливать. — Я ведь, когда за окном сидел, вот, думаю, хорошо бы Рукосила-Могута обдурить. Дай, думаю, обдурю. Чего же не обдурить, если подвернулся случай? Правильно? Всякий на моем месте поступил бы так же… Кстати, принцесса, верно ли говорят, будто вы хотите вернуться в Мессалонику, чтобы занять там прили… приличественное вашему сану положение?

— Ой! — слабо, в изнеможении махнула Нута рукой — той, что она владела, потому что другой владел такой странный-странный до беспамятства молодой человек, к которому она во избежание недоразумений — чтобы не рассусоливать — прижималась.

— Понимаю, — важно протянул Почтеннейший. — И вполне одобряю. Когда я увидел, что принцесса в опасности… натурально… все во мне возмутилось. Натурально, я решил пренебречь собой и немедленно это исполнил.

Тяжкий подземный гул, сотрясение стен заставили кота запнуться, но не надолго — ничто не могло остановить Почтеннейшего, когда он принимался повествовать о себе, о своих достоинствах, замыслах, о своих успехах и о кознях своих врагов.

— Натурально, пришлось в окно броситься, чтобы пренебречь собой…

И на этот раз Почтеннейший не успел закончить, все трое глянули на пошедший трещинами потолок — это была туго закрученная вверх каменная лента, потолок дрогнул, ознобом прохватило ступени и сверху выломилась, рухнула с жутким шорохом угловатая глыба.