— По словам Герварда, из Триполи. Должно быть, во времена своей грешной молодости ты хорошо знал этот город? Мне почему-то, кажется, в тех краях осталось очень мало мест, где бы ты в свое время не побывал.

— Лично я предпочитал гавань Святого Симеона. Там прекрасный порт и хорошие мастера на судоверфях, а всего в нескольких милях вверх по реке — Антиохия.

У него были все основания помнить Антиохию, так как именно там началась и закончилась его карьера крестоносца и его любовная история с Палестиной — этой экзотически красивой, но негостеприимной и жестокой страной золота и засухи. В той тихой гавани, бенедиктинской обители, где он решил наконец бросить якорь и где вся его жизнь была подчинена строгому распорядку, у него не хватало времени даже на воспоминания о местах своей бурной молодости. Сейчас он ясно увидел тот город: сочная зелень речной долины, благодатная тень узеньких улиц, шум и гам базара. И Мариам, продающая овощи и фрукты на улице Парусников, — вызолоченное яростным солнечным светом молодое лицо с тонкими чертами, черные, умащенные маслом волосы, блестевшие под накидкой.

Она скрасила его жизнь, когда он только что прибыл на Восток восемнадцатилетним юношей и когда он возвращался в Европу через двадцать лет закаленным воином и бывалым моряком. Молодая вдова, одинокая и страстная, женщина из народа, которая понравилась бы далеко не каждому — слишком худая, слишком независимая, слишком высокомерная. После смерти мужа в ее душе остались пустота и боль, и молодого чужестранца затянуло в этот омут. В юности он провел с Мариам целый год, перед тем как крестоносцы двинулись дальше, чтобы окружить Иерусалим и вырвать его из рук неверных.

Были у Кадфаэля и другие женщины и до, и после Мариам. Он вспоминал их с благодарностью, не чувствуя при этом за собой никакой вины и не считая увлечения своей молодости греховными. Он приносил радость и получал радость взамен, не причиняя боли ни одной из своих возлюбленных. Если это и было с общепринятой точки зрения слабым аргументом в его пользу, Кадфаэль все равно чувствовал свою правоту. Было бы оскорбительным каяться в том, что он любил такую женщину, как Мариам.

— Теперь у них там, в Палестине, заключены соглашения, которые хотя бы на какое-то время гарантируют мир, — наконец сказал Кадфаэль, оторвавшись от воспоминаний. — Я полагаю, что анжуйский вельможа вполне мог счесть, что он сейчас нужнее здесь, где его госпожа императрица Матильда борется за престол. И, насколько мне известно, у Лорана д'Анже доброе имя. Какая жалость, что он прибыл в Англию, когда взаимная ненависть достигла такого накала.

— Да, какая жалость, что существуют причины для ненависти между достойными людьми, — согласился Хью, поморщившись. — Я — человек короля, и я выбрал его сознательно. Мне нравится Стефан, и я не покину его, какими бы благами меня ни заманивали. Но я вполне понимаю, почему анжуйский барон мчится домой, чтобы служить своей госпоже столь же преданно, как я служу Стефану. Эта война, Кадфаэль, — чудовищное извращение всех человеческих ценностей!

— Не всех, — твердо возразил Кадфаэль. — Насколько мне известно, еще не случалось такого времени, чтобы жизнь была безоблачной и легкой. И все-таки надо надеяться, что твой малыш будет расти в мире, который станет менее жестоким. — Он вздохнул. — Ну вот, на сегодня я здесь закончил, и скоро начнут звонить в колокол.

Они вместе вышли в холодный сумрак сада, где кружились первые снежинки. В воздухе ощущалась зимняя прохлада.

Сначала снегопад был легким и прерывистым.