— Странно слышать такие вопросы, у тебя что, память отшибло? Эти твари — зомби, инфицированные. Как ты их не называй, но не знать, что они такое, невозможно. Мы сражаемся с ними последние пятьдесят лет. И так ли тебе важно, что с ними случилось? Главное — бей в голову или в шею. Там, где раньше был установлен нейроинтерфейс — сердце работы наномашин.

Борис тихонько сполз по стенке и сел, абсолютно ошарашенный. Война. Война, последние пятьдесят лет. Все, кого он знал и любил, вероятно, давно мертвы. Он слышал эту цифру от интерфейса рядом с криокапсулой, но до последнего не хотел верить в неё.

Оксана продолжала рассуждать о зомбированных, или, как их политкорректно называли, инфицированных, зараженных. Питаемые наномашинами живые ткани сохранялись практически вечно. Наномашины консервировали человека внутри тела, перехватывали управление всеми функциями организма. В состоянии спячки такие твари могли ждать десятилетиями, если не веками.

Они получали все необходимые компоненты для пищи из окружающей среды, а те, которых не хватало, регенерировались за счет внешних источников энергии. Их метаболизм был в сотни раз совершеннее человеческого, они не производили отходов и, строго говоря, даже не выдыхали. Пока существовал внешний источник, они могли жить, если это можно назвать жизнью.

Мозг зараженных полностью контролировался наномашинами, обеспечивая обработку необходимой информации. То, что оставалось, нельзя было назвать даже инстинктами. Защита своей территории, питание неподконтрольными, не относящимися к собственному кластеру.

Люди превратились в удобный инструмент для внешнего управления. В сете образующих ботов, у которых были даже свои центры обработки — контролеры, напрямую соединенные с системой проводным интерфейсом-поводком.

Борис слушал очень внимательно, каждый факт упорядочивал то, что он видел. Зараженные компьютерным вирусом, зараженные наномашинами. Первое, что приходило в голову: почему наномашины, если они вышли из под контроля, просто не переработали всю Землю в серую массу? В обучающих роликах, которые он смотрел на службе в прошлой жизни, было объяснение запрета на нанобомбы. Вышедшие из-под контроля нанобомбы могли переработать всю землю в себя менее чем за неделю. От этого не помогали никакие средства. Единственным способом остановить пожирание был отказ от создания такого оружия. Но здесь этих зараженных была масса, а значит, вариант с распространением наномашин и внедрением их в посторонние объекты был нерационален. Здесь было что-то другое.

Он продолжал слушать, а сам вспоминал жизнь до всего этого, до криокамеры. У него самого был нейроинтерфейс: его имплантировала страховая компания, когда он устраивался на контрактную службу. Крайне ограниченный функционал наномашин, используемых в его версии, ограничивался мониторингом состояния здоровья и его поддержкой, ни о какой консервации и вечной жизни даже речи не могло быть. Когда вспыхнула эпидемия гриппа И1, у него по счастливому стечению обстоятельств оказался иммунитет.

Он вспоминал панику на фондовых биржах: технологические компании отчаянно искали замену нейроинтерфейсу, фармакологические гиганты предлагали сотни вакцин, но каждая из них была ограниченно пригодной и имела ненулевую смертность в качестве побочного эффекта.

Он не помнил точно день, когда лег в капсулу, но прекрасно помнил, что тогда решение ещё не было найдено. Однако с гриппом И1 как-то справились. Смертность от него составляла больше девяноста процентов, в лаборатории же тел не было. Он вздрогнул от осознания, что наномашины могли переработать тела для восстановления ещё функционирующих зараженных. Вот только они не выходили за пределы тел зараженных.