Чем же хон Булла провинился перед Митрой, что светлый бог пальцем не пошевелил для того, чтоб помочь благочестивому рабу своему? Киммериец ни за что не поверил бы, что старик этот способен был совершить нечто ужасное и непоправимое. Скорее, Митре просто наплевать на него, как, впрочем, и на всех остальных — за исключением, может быть, одних только жрецов его… А Даола? А малышка Адвента? Они-то тем более ничем не могли прогневать Подателя Жизни и Хранителя Равновесия… Конан презрительно усмехнулся. Хранитель Равновесия! Какое ж тут равновесие? Ни малое и ни великое — вовсе никакого нет! Зато гад Тарафинелло торжествует…

Сплюнув в досаде на богов, варвар поднялся. Ему казалось — он хорошо знал, что только казалось, — будто дыхание смерти уже витает в душном воздухе хонайи. Конечно, оно всего лишь волнами исходило от старика и Майло, его самого не касаясь, но и короткая мысль о них, ждущих покорно гибели своей, тревожила сердце киммерийца… Стоя у раскрытого окна, он всматривался в тьму так пристально, словно в ней хотел найти ответы на все вопросы. Но безмолвие — оборотная сторона ночи — царило повсюду, впитываясь в поры земли, как вода и кровь… Что там, за черной далью, холодной, глубокой и беспросветной? Такая же даль? А за нею?

…Сумрачно было на душе варвара, сумрачно и странно. Он качнул головой, сам не соглашаясь со своим внезапным решением, затем подхватил с пола куртку и вышел в окно.

* * *

— Хей, парень, — прошептал Конан, отодвигая занавесь с соседнего окошка и засовывая голову в теплую темноту комнаты. — А ну, вставай!

Голос его, пусть и приглушенный сколько возможно, все равно звучал в совершенной ночной тиши подобно раскату грома — гулко и басовито.

— Кром! Спишь ты, что ли? — удивленно пробурчал варвар себе под нос. Так спокойно спать в ожидании скорой смерти мог лишь обладатель железной воли и твердого характера. — Хей! — попробовал Конан чуть прибавить звук.

— Гр-р-р… — послышалось тут же из глубины комнаты. Легкая занавесь всколыхнулась то ли от дуновения свежего ветерка, то ли от движения человека — киммериец сдернул ее совсем, дабы не искажала представление о действительности, и снова сунул голову внутрь.

— А ну, вылезай! — сурово молвил он тени, что была чернее ночи и таилась в углу.

— Гр-р…

— Проклятие! — шепотом выругался Конан. — Долго я буду торчать под твоим окном, дурень? Вылезай, говорю!

Наконец тень зашевелилась, поднялась, выровнялась и с явной неохотой двинулась к окну, издавая негромкое (ради ночи) шипение. Миг — и высокая костлявая фигура возникла в черном проеме: на белых волосах отразился тусклый звездный свет, блеснув в зеленых глазах. Узрев лишь спину киммерийца, который уже направлялся вглубь сада, Майло замер на вздох, в раздражении повел плечом и легко спрыгнул на землю.

…Все вокруг было погружено в глубокий сон: земля, давно остывшая после солнечного дня, вода в ручье и наузе, недвижимый воздух, чуть влажный и густой… Сквозь листву совсем не проникал и слабый свет звезд, так что ночь цветом своим совершенно сливалась с цветом земли, и всё это была природа — только такую знал человек…

Лавируя меж частых стволов деревьев, Конан вышел на тропку, ведущую к любимому месту отдохновения хона Буллы. Там, под сенью груши, он присел на скамью и с ухмылкой встретил появление рассерженного Майло, который вряд ли видел в темноте так же хорошо, как варвар, судя по треску веток и паданию с них плодов.

— Гр-р-р? — вопросительно прорычал приемыш хозяина, встав в позу памятника королю со сложенными на груди руками.