Подобные умные мысли киммериец не выдумал, а лишь воспроизвел — да и то не головой, а ощущениями. Ловкач Ши из славного города Шадизара поведал ему их, важно при этом задирая острый подбородок. После выяснилось, что и не он был автором сих философических идей, а некий Блахат — бывший султаналурский мудрец, а ныне шадизарский нищий, за кружку доброго пива готовый поделиться с любым малой толикой обширных своих знаний.

Конан был не согласен лишь с первой частью, где говорилось о радости жизни. Он лично знал массу способов испортить кому угодно эту самую радость, о чем и заявил тогда Ловкачу Ши, оскорбив его до глубины души. Но в том, что от богов ему ничего, кроме неба, земли, солнца и луны, не надо, он не сомневался и на миг. Вот и теперь, стремительно мчась вдоль берега блистающей под лунным светом Капитанки, он жаждал действия, одного только действия — земля и луна у него уже были.

Конан оглянулся на Майло, который скакал почти вровень с ним. Та безумная скорость, и встречный сильный ветер, и гонка звезд над головой не тронули его душу волной восторга и пресловутой радости жизни. На лице его не отразилось и доли тех чувств, что испытывал варвар. Пожалуй, он вообще ничего не чувствовал, ибо лишь обычная злобная гримаса искажала тонкие черты его, а без нее лицо Майло можно было назвать просто маской, белой, равнодушной и жуткой.

Что может быть хуже бесчувствия? Отвечая сам себе на сей странный вопрос, Конан сплюнул — плевок его сразу улетел далеко назад — и пришпорил каурую.

* * *

К рассвету спутники благополучно достигли моря Вилайет и теперь стояли на берегу его, задумчиво вглядываясь в голубовато-зеленую гладь, на коей уже сверкал первый робкий солнечный луч. Ветер — свежий, пропитанный солью, рыбой и запахами разных стран, утих, лениво шевеля гривы лошадей, чьи копыта вязли в желтом сыроватом песке; ночь быстро светлела; звезды в серой выси гасли одна за другой, и белесые облака медленно плыли над морем, по пути соединяясь в тяжелую мокрую тучу.

Конан стащил с бока каурой дорожный мешок, достал из него хлеб и сыр.

— Ешь!

Майло вмиг проглотил свою долю и снова замер с отрешенным выражением белого красивого лица.

— Зачем ты убил медведя? — спокойно спросил варвар, не глядя на товарища.

— Ы-ы-ы! Ы-ы! — пояснил Майло, рукой ударяя себя в исполосованную когтями зверя грудь.

— Надо было? Кому?

— Ы-ы-ы-ы! Ы-ы!

— Тебе и отцу? Не понимаю.

Майло упал на колени и начал быстро выводить на песке буквы.

— Нет уж, приятель, — сурово промолвил Конан. — Ты словами скажи, а написать любой дурень сумеет.

Тонкие губы спутника его дрогнули, силясь улыбнуться, но получилась опять та же гримаса, и киммериец раздраженно сплюнул в песок.

— Об-о-о… — раскрыл рот Майло. — Обх-о-о-о… Гр-р-р…

— Понял только «гр-р», — махнул рукой Конан. — Ладно, пошли за лодкой.

…Короткое время спустя они уже сидели в большой прочной лодке, взятой за десять золотых у здешнего рыбака. Майло, рыча и шипя, попробовал сторговаться за пять, но невозмутимый бородач сказал, что с Острова Железных Идолов на его памяти еще никто не возвращался, и он должен взять именно десять, чтоб потом на них купить новую лодку. На это даже дикий товарищ варвара не смог возразить.

Спутники проплыли не больше полусотни локтей, когда из-за горизонта, наконец, показался белый край огненного ока Митры.