Калли напряглась. Ему не следовало упоминать об этом. Губы Гэбриэла накрыли её рот прежде, чем она успела ответить, напоминая ей о том, что он может ей дать, точно зная, что этого недостаточно, но он был в отчаяньи. Он не в состоянии позволить ей уйти.

Гэйб провел руками по её телу, в лихорадочном желании немедленно увидеть ее обнажённой. Одним ловким движением он через голову снял с неё сорочку. И пристально уставился на Калли.

– Панталоны?

Она никогда прежде не носила их. Они были розовыми. Со шнурком. Ему еще не приходилось видеть розовых панталон.

– Они очень модные, – ответила Калли, краснея.

– Но очень неудобные, – заметил Гэйб.

– Соус для гусыни...

– произнесла она и провела ладошкой по передней части его кожаных бриджей. Калли улыбнулась, очевидно, довольная его реакцией.

Он застонал. За те мгновения, что её пальцы возились с застёжкой его бриджей, планы Гэбриэла по медленному соблазнению вылетели в окно. Вопреки желанию он позволил ей продолжить.

– Если ты и дальше станешь действовать в том же духе, я буду вынужден остаться в ботинках и бриджах, – задохнулся Гэйб.

И тут же сорвал с неё эти проклятые розовые панталоны одним быстрым движением. Калли стояла смирно, наблюдая за ним с истинно женской лукавой улыбкой, пока он освобождался от ботинок и бриджей чуть ли не в одно мгновение.

Она так прекрасна. Он должен находиться в ней.

Гэйб отнес Калли в кровать. Она подвинулась вглубь, потянув его за собой. Её ноги очень естественно раскрылись перед ним, и он устроился меж её бедрами, смакуя ощущение её атласной кожи, соприкасавшейся с его собственной, своей твёрдой плоти возле её мягкой.

Он целовал и посасывал её груди, пока она не застонала и не начала умолять:

– Быстрее, ну же!

– Скоро, – прошептал Гэйб.

Гэбриэл запустил пальцы в соблазнительный треугольник тёмных волос, почувствовав её жар, её влажность, её женский аромат разбуженного желания, осознав с диким мужским триумфом, что жена хочет его столь же сильно, как и он её.

Гэйб продолжал ласкать её, стремясь довести до максимального пика удовольствия, пока Калли не превратилась в нечто бесплотное, хныкающее от блаженства, лихорадочно поглаживающее его тело мягкими руками, осыпающее поцелуями все части его тела, куда только могла дотянуться.

Тогда и только тогда он вошёл в неё, застонав от сладости ощущения её горячей плоти. Она застонала в ответ, прижимая его к себе и задыхаясь.

– Да, да, да, – выкрикивала Калли с каждым его толчком в диком необузданном ритме, который поднимал их всё выше и выше, пока наконец они не вознеслись на самую вершину экстаза и небытия.

Гэйб продолжал обнимать Калли, они вместе плыли на подхвативших их волнах.

Прошло довольно много времени, прежде чем она произнесла:

– Я действительно хотела выстрелить в графа. Почему ты остановил меня?

– Позже это превратилось бы для тебя в сущее мучение, – ответил он, – ты никогда не убивала человека. Ты не знаешь, что это значит.

Калли повернулась к Гэйбу и, уткнувшись подбородком в его грудь, долго смотрела ему в лицо.

– Полагаю, тебе приходилось не раз убивать, – сказала она мягко, – это терзает тебя?

– Теперь нет, – ответил он, – но очень долго не давало покоя. А тебе, с твоим мягким сердцем, было бы намного хуже.

Она обняла его и поцеловала в грудь:

– Расскажи мне.

Гэйб покачал головой:

– Тут нечего рассказывать. Он был солдатом, того же возраста, что и я.

– Сколько же тебе было?

– Девятнадцать.

До сих пор Гэйб не мог забыть взгляд другого мальчишки, когда тот понял, что умирает, действительно умирает. Гэйб не пожелал бы испытать это никому, особенно Калли.