Он продал и склад, выручил немало денег. Все документы у него хранятся здесь, в папках, ваш синьор Лапекора был человек аккуратный, если бы мне пришлось проводить инспекторскую проверку, я бы не нашел, к чему придраться. Четыре года спустя, тоже в январе, он получает разрешение вновь открыть фирму. Но он не выкупил свой склад и не приобрел никакой другой. Хотите, я вам кое‑что скажу?
– Кажется, я уже знаю. Вы не нашли следа ни одной сделки с тысяча девятьсот девяносто четвертого года по сегодняшний день?
– Именно. Если Лапекоре нужно было проводить здесь всего несколько часов в неделю – судя по соседней комнате, – какой смысл снова открывать фирму?
– Следов недавней переписки вы тоже не нашли?
– Нет, синьор. Все письма четырехгодичной давности.
Монтальбано взял со стола пожелтевший конверт и показал его инспектору.
– Вам не попадались такие же, только с английским текстом?
– Ни одного.
– Послушайте, инспектор. Месяц назад одна местная типография доставила Лапекоре сюда, в контору, пачку почтовых бланков. Если вам не попался даже один‑единственный, как по‑вашему, мог ли он их все израсходовать за четыре недели?
– Не думаю. Вряд ли он столько писал, даже когда дела шли хорошо.
– А вы не находили писем от зарубежной фирмы «Асланидис», экспортирующей финики?
– Нет, синьор.
– А они приходили, мне сказал почтальон.
– Комиссар, а вы искали у Лапекоры дома?
– Да. Там нет ничего, что касалось бы его новых сделок. А хотите узнать кое‑что еще? Иногда ночью, по вполне достоверным сведениям, здесь в отсутствие Лапекоры кипела жизнь.
И он рассказал о Кариме, о ее приятеле‑брюнете, которого принимали за племянника покойного, как он ждал в конторе телефонных звонков и звонил сам, а также писал письма, но только на своей портативной пишущей машинке.
– Мне все ясно, – заключил Лагана. – А вам?
– Мне тоже. Но хотелось бы сначала услышать ваше мнение.
– Фирма служила прикрытием, ширмой для каких‑то других операций, но только не для импорта фиников.
– Согласен. А когда Лапекора был убит или хотя бы в предыдущую ночь, они пришли сюда и избавились от всех улик.
Монтальбано зашел в комиссариат. За коммутатором, разгадывая кроссворд, сидел Катарелла.
– Утоли мое любопытство, Катаре, сколько времени у тебя уходит на один кроссворд?
– Они мудреные, доктор, до того мудреные! Над этим я уже месяц бьюсь, и все никак.
– Есть новости?
– Ничего значительного, доктор. Подожгли гаражи Себастьяно Ло Монако, туда поехали пожарники и все погасили. Пять машин, что стояли в гаражах, обгорели. Потом еще стреляли в одного, по имени его звать Кварантино Филиппе, но эти ошиблись и разбили стекло, которое в квартире, где живет синьора Пиццуто Савериа, а эта так перепугалась, что пришлось ей отправиться в больницу. Еще один поджог, точно преднамеренный, тоже, значит, пожар. В общем, комиссар, мелочи, всякая ерунда, ничего примечательного.
– Есть кто‑нибудь на месте?
– Никого, комиссар. Все при исполнении по этим делам.
Он зашел в свой кабинет. На столе стоял фирменный пакет из кондитерской Пипитоне. Он открыл его. Канноли, пончики, торрончини.
– Катаре!
– Есть, доктор!
– Кто сюда поставил эти сладости?
– Доктор Ауджелло. Говорит, купил для мальчишечки, которого нынче ночью нашли.
Какая предупредительность, какое внимание к бедному ребенку, синьор Ауджелло! Надеялись, что на вас еще раз взглянет Ливия?
Зазвонил телефон.
– Доктор? Тут господин судья Ло Бьянко хочет с вами поговорить!
– Соедини. |