Наемники, как бы хорошо они себя ни чувствовали, с наступлением ночи поспешили сгрудиться вокруг вождя, надеясь в случае чего оказаться под его «крылышком». Все костры, кроме одного, самого большого, вскоре погасли, однако почти никто не спал. Наверное, наемники как следует выспались вечером, а теперь не могли сомкнуть глаз. Сорген и сам не желал засыпать. Лимбул, сидевший по правую руку от него, задумчиво поводил пальцами по струнам небольшого музыкального инструмента, похожего на гусли.

– Спой что‑нибудь подходящее, – попросил его Гримал. – Грустное, или даже печальное! Среди развалин другого не хочется.

– А кто недавно пел о "Грудастой кабацкой дуре"? – глухо спросил из темноты кто‑то.

– Так тогда еще небо светлое было, – возразил капитан. – Сейчас я что‑то затосковал… Дом родной вспомнил.

– Подождите! – негромко воскликнул Лимбул. – Я вдруг припомнил, что слыхал песню про Мирзазе! Не мешайте мне, и я, может быть, смогу спеть несколько строф…

Совсем еще зеленым юнцом Лимбул сбежал из своей деревни, увязавшись за бродячим певцом, который ходил по всему побережью. Несколько лет они путешествовали вдвоем, и за это время мальчишка научился хорошо бренчать на эмоате, выучил пару сотен песен и столько же легенд. Потом его учитель, полезши купаться в сильном подпитии, утонул – но почти сразу юный бродяжка повстречал, на свое счастье, Соргена и его отряд. Сначала его взяли, чтобы послушать песни, а через некоторое время мальчишка обнаружил в себе тягу к магии. Теперь он все реже и реже вспоминал о прошлом своем занятии, да и солдаты стали побаиваться его, считая уже третьим по значимости человеком в отряде после Соргена и Гримала. Такого запросто не попросишь побренчать и попеть…

Однако сейчас Лимбул, похоже, и сам был заражен охватившей всех тоской. Извлекая из эмоата тихие звенящие аккорды, он запел красивым, мягким и немного хриплым голосом:

– Как этот город, отданный земле и ветру,

На каменных останках сижу я неподвижно.

Изношенная оболочка – это тело, покинутое жизнью.

Ужасной мукой стали для меня воспоминания о былом….

Когда бы жизнь я мог вернуть назад,

Тогда бы не было развалин и меня, поющего в тоске.

Песня была подстать здешним местам – заунывная, тихая, с рваным ритмом.

– Подходяще под настроение, которое создает этот брошенный город! – похвалил певца Сорген, когда тот закончил.

– Да уж! Здесь ее легко спеть так, чтобы у людей слезы навернулись на глаза, – согласился Лимбул. – Совсем не то, что в каком‑нибудь кабаке, где веселая пьянь тискает девок.

Сорген кивнул.

– Может, тебе стоит остаться певцом и не связываться с магией? Такой талант пропадет…

– Ну нет! – словно испугавшись, Лимбул отбросил эмоат и поднял перед собой руки в защитном жесте. – Стоило мне увидеть тебя, Мастер – и я сразу понял, что хочу стать таким же! А петь при этом песни мне никто не запрещает, ведь правда? Бродить по Приморью и распевать слащавые любовные трели, бездарные хвалебные оды князьям и непристойные куплеты… Разве в этом счастье певца? К тому же, сочинитель из меня дрянной. Сколько ни пытался, ничего стоящего не выходило.

– Может быть, тебя просто не посещало вдохновение?

– Не знаю…

– Спой еще что‑нибудь! – попросили солдаты. Из трех десятков человек, собравшихся у костра, половина спали, но остальные продолжали сидеть. Языки огня выхватывали из тьмы лица, изборожденные страшными черными морщинами и руки; остальное терялось в ночи.