Вот что стало всем известно и через несколько дней было снова забыто. Но в кругу женщин ходили другие слухи и держались дольше. Полной картины побега по ним нельзя было составить. То, что утверждали одни, отрицали другие, и тоже клятвенно. Где же была правда?

Одно было установлено твердо и не опровергалось, а именно – что Норне-Гест самолично выпустил пленника в сумерках, когда все были у костров, и открылось бегство лишь несколько часов спустя. Но что побудило к этому скальда? Нашлась среди женщин одна, с крикливым голосом и не очень приятными глазами, которая утверждала, что скальда упросила Инге, новобрачная – их обоих видели вместе в степи: Инге обнимала старика за шею, что-то шептала ему, плакала и была совсем вне себя! Об этом говорили очевидцы-мальчуганы, и рассказчица надеялась, что подобные вести не дойдут до слуха Бойерика.

Этого и не случилось, потому что многоречивые сплетни и пересуды женские никогда не занимали мужчин – у тех были тысячи других забот! Да кроме того, говорят, слух у мужчин слишком грубый, чтобы различать такие нежные звуки, как верещанье сверчков.

Во всяком случае, брачный пир ничем не был омрачен. Молодые получили дорогие подарки, в особенности невеста: запястья, ткани и разное приданое, стоимостью в несколько сот голов скота; родня с обеих сторон была знатная; редко бывало, чтобы весенняя свадьба так близко коснулась самых верхов.

Норне-Гест преподнес невесте дар, на который многие зарились, – даром что это был самый маленький из всех подарков, но это была редкостная вещица с юга для ношения на шее; без сомнения, талисман, приносящий счастье. Старые родовитые бонды брали его двумя пальцами, как насекомое, и рассматривали, далеко занеся руку вперед, но никак не могли понять, что это такое. А это и в самом деле было насекомое, очень похожее на навозного жука, высеченное из черного камня, искусно отшлифованное и с дырочкой для продевания шнурка; на плоской нижней стороне камня было вырезано крохотное изображение женской головки. По всей вероятности, это было какое-нибудь могущественное божество, на покровительство которого мог рассчитывать носитель драгоценности. Кое-кто заметил, что молодая женщина заволновалась, принимая этот дар.

Инге сидела теперь в кругу женщин, и волосы ее были подобраны под маленький чепец замужних женщин; никогда больше не сиять им на воле, их солнечный блеск угас навсегда; зато на голове Инге блестела тяжелая золотая повязка.

Пировали на свежем воздухе и с участием женщин; со всех концов страны понаехали на пир дородные жены родовитых бондов, увешанные янтарями, в сопровождении детей и внуков; общая семейная трапеза происходила, как и вся стряпня, под открытым небом, на лугу около усадьбы, в тени больших деревьев.

Съестные припасы гости привезли с собой, и все было устроено на походную ногу, как всегда во время кочевок. Пир мог бы поэтому продолжаться хоть все лето: каждый возил с собою все необходимое для жизни, стало быть, и для пира в любое время и в любом месте.

Но здесь-то, как сказано, был особый повод для пира и взаимного смотра; хозяйки хвастались урожаем плодов, матери с гордостью выставляли напоказ своих детей и в ожидании похвал держали их перед собою крепкою рукой, потому что ребятишки совсем не желали выходить вперед.

Женщины испытывали Инге: заговорили о стирке – Инге не ударила лицом в грязь; выдержала она испытание и по пивоварению, кое-как справилась и с продолжительным допросом о тканье, но на ресницах ее повисли крупные слезы: женщины были строги.