Эти древние могилы были первым признаком жизни, видным издалека. Очи лежавших в этих могилах видели при жизни своей строгие очертания страны, похожей на длинную, черную и выветренную крышу; ее пределы ограничивали их кругозор, а шумевшие над ней буйные ветры были сродни их буйной душе.

Но, если уделом прежних поколений были высоты и видимые с них горизонты, то нынешние жители обитали в долинах, в усадьбах, разбросанных на далеком расстоянии одна от другой и окруженных участками леса и лугов; срединные пустоши использовались сообща и были поделены между родами. Кимвры издревле занимались скотоводством и добрую половину года кочевали со своими стадами; остальное время они проводили в своих усадьбах, где часть земель была отведена под пашни.

Первыми, кого Гесту случилось встретить, были двое молодых охотников. Они сидели спиной к нему, у ручья, где были поставлены западни. Когда чужой неожиданно очутился около них, один из охотников схватил копье, намереваясь метнуть в пришельца, но вовремя спохватился, узнав Норне-Геста.

Это были рослые молодцы, сильные и проворные; по их свободным движениям видно было, что они всю жизнь провели на воле, верхом на коне, на охоте; лица у них были обветренные и совершенно багровые; губы потрескались от ветра и непогоды, уши почернели от грязи и были все в рубцах от заживших ран; маленькие глаза почти заросли лохматыми бровями, прячась от света; волосы, свисавшие на лоб, были на макушке собраны в пучок, завязаны и торчали наподобие конского хвоста. Одеты оба были легко, по-охотничьи – в кожаные штаны и куртки; у одного на поясе висела только что убитая выдра.

Появление Норне-Геста, по-видимому, привело их в некоторое волнение, которое, однако, не выразилось ни в словах, ни в жестах; толстые губы их не дрогнули, на сморщенных от природы лбах не прибавилось новых морщин; но они молча закинули щиты обратно на спины – воинственная поза стала ни к чему – и, поглядев на скальда и на его арфу, обменялись взглядами, выражавшими сильное душевное волнение; ведь Гест приносил с собой звуки музыки и чудеса; они знали его с самого детства, с тех самых пор, как начали помнить себя.

Когда же оказалось, что скальд, по счастливой случайности, направлялся в гости к Толе, здешнему бонду, – не знают ли они его? – они оба враз усердно закивали головами. Как же не знать! Все вдруг стало им понятно: они подмигнули друг другу, и старший парень тотчас отошел и скоро вернулся с парой косматых лошадок, стоявших поблизости в кустах. Он поглядел на Геста, перевел взгляд на своих коней, потом взглянул туда, где находилась усадьба Толе, облизал губы, но не обмолвился ни словом; его предложение было ясно и так, и теперь был черед Геста высказаться. Гест отлично понял, что ему предлагают проехать верхом весь оставшийся конец пути вместе с провожатыми, на что он охотно согласился. Без всяких объяснений со стороны молодых охотников догадался он также, что они братья и живут как раз в той усадьбе, о которой он спрашивал; быть может, они даже сыновья самого Толе, но слишком хорошо воспитаны, чтобы напомнить об этом Гесту. Перед отъездом старший из братьев снял с лошади торбу со съестным, развязал ее и разложил припасы на земле; торба представляла собой кусок кожи с дырками по краям, в которые был продернут ремень; поэтому кожу можно было стягивать в мешок и разворачивать целиком. В торбе оказался творог, рассыпавшийся комками; парень развернул его на тот случай, если странник, пришедший издалека, голоден и нуждается в подкреплении сил раньше, чем они доберутся до дому; но он сделал это как бы ненароком, не желая вовсе подчеркивать такую ничтожную услугу: голоден – так поешь; еда – вот она. Гест понимал местный язык, и взял горсть творога. Творог отдавал дымом, дымным жильем, коровами, женщинами, детьми, всеми существами со здоровой кожей, и одинокий старик, неделями бродивший в одиночку, почувствовал, что вновь приближается к человечьим гнездам.