— Турок любит, чтобы у женщины был живот, — произнес он значительно. — Эти персиянки… ф-фу! Они худы, слишком худы! Груди, зад и живот, все должно быть с жирком — вот тогда турку понравится женщина! И ляжки! У неё должны быть ляжки!

Он выразительно показал руками. А потом горестно вздохнул и покачал головой.

— О Аллах! Никак в толк не возьму, что вы, мавры и персы, находите в этих женщинах, худых, как цапли!.. Ты можешь поверить, Ибн Ибрагим? В последних трех персидских городах, которые мы захватили, ни одна женщина не была взята силой! Это невероятно, это в голове не укладывается! Если бы я не понимал, что моим солдатам не по вкусу худые женщины, я подумал бы, что в армии не осталось мужчин!

Он наполнил стакан и подтолкнул ко мне:

— Это кумыс. Если ты не пробовал кумыса — ты не жил.

Наполнил и свой стакан.

— У нас в обычае, — пояснил он, — захватив город, дать всем плененным женщинам ощутить вкус турецкой победы. Это принесет много пользы будущим поколениям…

Потом добавил, помрачнев:

— Однако если это будет продолжаться, то придется нам биться со своими собственными сыновьями.

— По крайней мере, вам будет обеспечена славная битва.

Он взглянул на меня:

— Не знал, что ученые бывают и воинами…

— А я, пока не встретил тебя, о Масуд-хан, — поспешил я с ответом, — не знал, что воины бывают и учеными!

Мой ответ ему явно польстил. Он был доволен комплиментом; доволен был и я, ибо избежал возможной ловушки.

Эмир переменил тему:

— Ты упомянул об алхимии… Ты можешь делать золото?

Я усмехнулся язвительно:

— Значит, делать золото — это так просто? Многие пытались… ходят слухи, что некоторым это удалось. Но есть и другие вещи, более ценные, чем золото. Жизнь, например, или средства, отбирающие жизнь. Это правда, — добавил я, — что я углублялся в изучение элементов вещей, всевозможных видов и сочетаний минералов, и я ищу возможности присоединиться к другим, кто познает тайны природы, ибо кто знает, не сможет ли мое знание, соединенное со знаниями других, дать ответ? Каждый человек научается лишь немногому, но соединенные вместе, их познания могут стать великим знанием…

Я продолжал неспешную беседу, а в голове металась мысль: Ибн Харам здесь! Сможет ли он узнать меня сейчас? Прошло несколько лет, я стал старше и сильнее, однако и все это, и перенесенные страдания изменили меня лишь незначительно. Нет, рисковать нельзя, потому что если откроется, что я не тот, за кого себя выдаю, мне грозят серьезные неприятности. А Ибн Харам ненавидит меня за свое поражение в деле с Азизой.

Я принял решение. Мне нельзя больше оставаться в Табризе ни дня.

— Я продолжу свой путь, — сказал я, — слишком долго я не имел возможности учиться и работать. Я поеду дальше, в Джунди-Шапур.

Эта идея привлекла меня, ибо известность этой великой школы, особенно в области медицины, была общепризнанной. Вполне логично, что я туда еду, логично, что я предпринял такое путешествие, чтобы попасть туда. Это оправдывает мое присутствие здесь.

Я не знал, какой властью обладает Ибн Харам. Он, должно быть, там, в Испании, перехитрил сам себя в каком-то заговоре и был вынужден бежать из страны. Но, как бы то ни было, это мой смертельный враг, который может навлечь на меня несчастье.

В зал вдруг вошли рабы, они несли три роскошных шелковых халата, три новых набора одежды и тяжелый кошелек с золотом. Они принесли также прекрасное седло, уздечку и седельные сумки. Эти дары были поистине великолепны; однако любой странствующий ученый мог почти в любом исламском городе рассчитывать на такие же. Здесь мудрость уважали; а в Европе ученого могли сжечь, как еретика.