Стивен сначала досадовал на потерю времени, но потом неожиданно увлёкся.
Основой фрески был известковый раствор из песка и гашеной извести с мелкозернистой поверхностью. Фрау Винкельман сказала, что это остатки тончайшей мраморной пыли. Проступивший рисунок изображал молодую пару на ложе любви. Она, утончённая, но с мощными бёдрами, сидела на мужском торсе, нарочито затемнённом, в позе бесстыдной и пылкой, привстав в экстазе страсти, и вся композиция точно дышала зноем, усиленным золотисто-алым фоном фрески. Мужчина, молодой и темноволосый, на переднем плане яростно сжал в порыве страсти руку женщины. Его лицо ещё не было до конца расчищено, лицо же женщины, повёрнутое к зрителю, было обрамлено связанными на затылке волосами, но само не проступало из-за выбоины на стене, однако Карвахаль нашёл части скола. Сама поза буйной белокожей менады, исступленной вакханки, говорила о подлинном неистовстве плоти, и она мгновенно возбудила Хэмилтона. Ему почему-то отчаянно захотелось увидеть её лицо, и он спросил Карвахаля, можно ли восстановить его? Тот уверенно кивнул, пообещав этим заняться. Если все фрагменты на месте, то никаких трудностей не будет.
Короткое каменное ложе, предназначенное для блудных утех в диктерионе, было выщербленным с края, но в остальном — довольно хорошо сохранившимся. Бельграно, воспользовавшись тем, что фрау Винкельман отлучилась за нужными реактивами на виллу, разлёгся на расчищенном ложе, но не уместился на нём из-за роста, и пожаловался Карвахалю, что заниматься любовью, когда невозможно вытянуть ноги, на его взгляд, крайне неудобно.
— Упри ноги в стену и откинься на воображаемую подушку, прислонённую к другой стене, — вот и всё, — просветил его Карвахаль. — Посмотри на эту потаскуху. Видишь, ноги мужчины упираются в край ложа.
— По-твоему, Рамон, это специально и изобразили…
— …чтобы невежды, вроде тебя, Франсиско, знали, как тут разместиться.
— А помнишь знаменитые фрески в Помпеях? — вытаращил глаза Бельграно. — Там неаполитанские путаны страшны, как похмельное утро. Думаю, и тут будут не лучше. Мужик, погляди-ка, кого-то мне напоминает, — он внимательно вгляделся во фреску, — где-то я такого видел. А сюжет — обыкновенная порнуха. Винкельман сказал, это мерзость.
— Порнография не пропагандирует мерзость, а профанирует святое, — поучительным, но ироничным тоном ответил Карвахаль. — Однако порнография — это нарисованное на дешёвой бумаге, но то же самое, изображённое на холсте эпохи Возрождения, уже шедевр живописи, а это, уверяю тебя, назовут ценнейшим артефактом античного искусства.
— До чего же ты умный, Рамон, — с долей иронии бросил Бельграно.
Карвахаль не ответил, разглядывая скол и что-то бормоча себе под нос.
— Интересно, — неожиданно заговорил он куда более серьёзным тоном, — тут пигменты, смотри, под коркой карбоната… семь слоёв. Точно ли это блудилище? И рука, — он, откинувшись, с сомнением оглядел фреску, — посмотри, рука очень опытная. Работая по сырой штукатурке, нельзя внести изменений в процарапанный набросок и судить о красках — тоже. Сырая стена показывают вещь не такой, какой она будет при высыхании.
— Цвет меняется?
— Да, — кивнул Карвахаль, — при полном высыхании краска бледнеет. Писали в те короткие полчаса, пока раствор ещё не «схватился» и свободно впитывал краску. Писать нужно легко и бегло, а как только ход кисти теряет плавность, начинает «боронить», краска перестаёт впитываться и намазывается на стену, надо заканчивать. Всё равно краски уже не закрепятся. Это мастер писал. Посмотри, как выписана задница этой подзаборной каллихэры. Но почему такой шедевр в лупанаре? Для росписей тут, я думаю, нанимали всякий сброд за гроши. |