Хэмилтон осторожно спустился по боковой лестнице вниз. Возле лаборатории стояли Бельграно и Карвахаль, которых слушали Берта Винкельман и Долорес. Рамон рассказывал, что машину с другом Сарианиди пришлось вытаскивать из оползня. В Маронии в половине посёлка нет света, залито несколько дворов в низине у реки, и часть трассы с десятком машин снесло с насыпи. Нужную им машину они нашли возле заблокированного поваленными деревьями магазина. Тэйтон, силач, привязал себя спасательной верёвкой к автомобилю Спиридона и с тросом пробился сквозь селевые потоки к затопленной машине. Закрепил трос и дал Рене команду двигаться. Их вытащили за пять минут, но с остальными машинами пришлось повозиться. Винкельман во время спецоперации разбил очки, а Лану потерял кроссовку. А вот умный Хейфец догадался надеть болотные сапоги и правильно сделал.

— Сарианиди и Хейфец повезли мальчишку в больницу. По-моему, он просто перепугался, но Хейфец боится переохлаждения.

Женщины охали, расспрашивали о подробностях, однако Карвахаля это происшествие уже не волновало, и он начал новый раунд консультаций с Бертой Винкельман о восстановлении фрески, целомудренно окрещённой им «La pasión». Ему явно не терпелось приступить к работе.

— Я бы подождала ещё день, херр Карвахаль, начать всё же лучше завтра с утра. Однако как хорошо, что мы успели снять её перед ливнем, — оживилась она, — вы как чувствовали.

С этим Карвахаль не спорил, и всё время до вечера потратил на попытку собрать фреску, получив её точную копию в 3D-формате, он готовил одинаковые элементы орнаментов, восстанавливал отсутствующие части, оцифровывал мелкие детали. Хэмилтон, всё это время определявший состав глины погребальных сосудов и одновременно неживший в памяти своё сладостное соитие с Галатеей, на минуту отвлёкся от воспоминаний, когда увидел лицо Карвахаля. Одухотворённое и возвышенное, оно было сейчас не лицом учёного, но святого.

Он сказал об этом Карвахалю.

Тот усмехнулся.

— Святость — это бунт: святой отвергает мир, принимая на себя все его горе. Я же не свят, а просто искушён.

Берта Винкельман неожиданно рассмеялась. На вопрос, что её так развеселило, процитировала Гёте. Его Мефистофель говорит о себе: «Allwissend bin ich nicht, doch viel ist mir bewu?t…», то есть, «Я не всеведущ, но лишь искушён…»

Карвахаль смутился и закусил губу.

Вскоре вниз спустились Гриффин и Тэйтон. Хэмилтон с некоторой опаской взглянул на спонсора экспедиции, но тот вёл себя совершенно естественно, выглядел немного усталым, но совершенно спокойным. Гриффин беспокоился о том, не затопило ли нижний раскоп, как звал он теперь участок с некрополем, и уговаривал Тэйтона сходить посмотреть. Тот не соглашался: если затопило, значит, ничего не поделаешь, сам он, однако, считал, что тент спасёт раскоп.

Вернулись Хейфец с Сарианиди, подоспели Лану и Винкельман, один — с новыми кроссовками, другой — с новыми очками, и Долорес Карвахаль пригласила всех к ужину. Хэмилтон побледнел: он боялся, что чем-нибудь выдаст себя, увидев Галатею. Она, однако, не появилась, попросив принести её ужин в комнату. Тэйтон мимоходом сообщил, что его супруга неважно себя чувствует.

Все мужчины устали и, как заметил Хэмилтон, после ужина быстро разошлись по своим комнатам, только трое — Рамон Карвахаль, Дэвид Хейфец и Арчибальд Тэйтон — оставались в столовой после того, как все ушли. Карвахаль тихо вернулся в лабораторию, а Хейфец и Тэйтон вышли на террасу на первом этаже. Стивен же хотел окончательно успокоиться, убедившись, что ревнивый супруг ничего не заподозрил. Он стал на втором этаже возле своей спальни и прислушался.

— Сумасшедший день, — пожаловался Тэйтон, — у меня что-то сердце не на месте. И сон какой-то дурной видел под утро. Нервы совсем расшатались.