У матери достало сил оказать ей помощь. Вдвоем с плачущей матушкой Бидо они положили девушку на кровать, ослабили шнуровку корсажа и после долгих усилий наконец привели ее в чувство.

Блуждающий взгляд Мими инстинктивно упал на манекен, на котором красовалось ее подвенечное платье. При виде его слезы хлынули у девушки из глаз и страшные рыдания вырвались из груди:

— Леон!.. Мой Леон!..

И впрямь, контраст между этим нарядным туалетом и отчаянием невесты, потерявшей жениха, был ужасен.

Старуха мать, утирая глаза, бормотала голосом, сорванным многолетними сетованиями на судьбу:

— Да, выходит, наш удел — одни страдания… Все возможные беды выпадают на нашу долю… А еще говорят, что Бог милостив! Что утешает нас, ибо он нас любит! Что мы должны смиряться и благословлять его имя… Нет, это сильнее меня! В конце концов я восстаю против него, я взбунтовалась!

Прачка держала руку Мими в своей, а другой вытирала капли пота, выступившие у нее на лбу. Добрая женщина слишком любила мамашу Казен и ее дочку, чтобы пытаться успокоить их банальными утешениями.

— Да, — говорила она, качая головой, — милостивый Бог — байка, выдуманная толстосумами и попами, чтобы не взбунтовались горемыки, обессиленные непосильной работой… Посудите сами, да разве так бы оно велось на свете, если бы людей не приучали всепрощению, смирению и покорности? Я — простая необразованная работяга. Но и мой темный умишко бунтует, когда думаю, как все устроено в нашем обществе… Народ — бедная скотина, всегда его предают и угнетают… Счастье еще, если ты ведешь себя тихо-смирно, если не шебуршишься и даешь над собой издеваться, тебе обещают рай!..

Мими продолжала стонать и тонко вскрикивать, как подранок, напрасно стараясь унять раздирающую ее боль.

Мысли метались в ее жестоко потрясенном мозгу:

«Не пришел… Не явился в день собственной свадьбы! И никакой весточки… Ни слова, ни записки! Неужели он умер?.. О Леон, Леон, я так тебя люблю…»

Матушка Бидо не могла поверить в смерть Леона. Такого смельчака, крепко скроенного, как он, за здорово живешь не убить. А что, если это мальчишник, попойка по поводу прощания с холостой жизнью? Но Леон — это же образец, один из тех редких людей, кого никогда не «заносит». И впрямь, ничего не поймешь…

Странная штука — ни одной из трех женщин и в голову не пришло обратиться в комиссариат полиции. Любой буржуа уже давно бы туда помчался и привел в действие всю административную машину. Буржуа любит полицию, жандармов, агентов, короче говоря, всех сторожевых псов, призванных охранять его безопасность. Не важно, что порой они кусают его самого.

Что касается народа, он инстинктивно ненавидит полицию, во всяком случае, ей не доверяет. И такое положение вещей вполне понятно. От полиции он всегда получает грубые окрики или тумаки, ибо полицейские всегда тиранят маленьких людей — разносчиков газет, уличных торговцев, извозчиков, ремесленников.

Кто из них не знал притеснений от полицейского? Все без исключения, даже дети и женщины, с которыми обращаются по-хамски, волокут в кутузку, невзирая на протесты, вызванные попранием человеческого достоинства, несмотря на очевидные факты, несмотря ни на что.

После многих часов неумолчных рыданий Мими вдруг утихла. Она старалась превозмочь нестерпимую, как во время тяжелой болезни, душевную боль, и частично ей это удалось.

И так как прошло уже много времени, ей вдруг подумалось, что, быть может, сейчас Леон уже находится дома на улице Де-Муан.

Кто знает? А вдруг он болен или ранен? А если в больнице, то и в этом случае консьержка наверняка что-либо знает?

И она решила все узнать сама.

У нее хватило мужества подождать еще немного — дать время свершиться и плохим и хорошим событиям.