— А теперь я чуточку вздремну до Вены, — сказал обер-фельдкурат. — Разбудите меня, как только приедем в Вену. А вы, — обратился он к Швейку, — сходите на кухню в офицерское собрание, возьмите прибор и принесите мне обед. Скажите там, что для господина обер-фельдкурата Лацины. Изловчитесь получить двойную порцию. Если будут кнедлики, то не берите с горбушки — невыгодно. Потом принесите мне оттуда бутылку вина и не забудьте взять с собою котелок: пусть туда нальют рому.

Патер Лацина стал шарить по карманам.

— Послушайте, — сказал он капралу, — у меня нет мелочи, дайте-ка мне взаймы золотой… Так, вот вам. Как фамилия?

— Швейк.

— Вот вам, Швейк, на чай. Капрал, одолжите мне еще один золотой. Это вы получите, Швейк, если все исполните как следует. Кроме того достаньте мне там папирос и сигар. Если будут выдавать шоколад, то стрельните двойную порцию, а если консервы, то, смотрите, достаньте копченый язык или гусиную печенку. Если будут давать швейцарский сыр, то не берите с краю, а венгерской колбасы пусть вам отрежут из середки кусок посочнее.

Обер-фельдкурат растянулся на лавке и через минуту уснул.

— Надеюсь, вы вполне довольны нашим найденышем, — сказал вольноопределяющийся унтеру под храп обер-фельдкурата. — Парень хоть куда.

— Отлученный от груди, как говорится, — вставил Швейк, — уж из бутылочки сосет, господин капрал…

Капрал с минуту боролся сам с собой, но внезапно сбросил! с себя маску подобострастия и сухо сказал:

— Мягко стелет…

— Мелочи, дескать, у него нет, — проронил Швейк. — Это мне напоминает одного каменщика из Дейвиц, по фамилии Мличко. У того никогда не было мелочи, пока не влип в историю и не попал в тюрьму за мошенничество. Мелочи у него не было, а крупные-то сумел пропить.

— В 75-м полку, — ввязался в разговор один из конвойных, — капитан пропил до войны всю полковую казну, за что его и выперли с военной службы. А нынче опять капитаном. Потом еще один фельдфебель обокрал казну: слямзил сукно на лацканы больше двадцати кусков, а теперь подпрапорщиком. A вот одного простою солдата недавно в Сербии расстреляли за то, что он съел в один присест целую коробку консервов, которую должен был распределить на три дня.

— Это к делу не относится, — заявил капрал. — Но что правда, то правда: взять в долг у бедного капрала два золотых, чтобы дать на чай, — это уж…

— Вот вам ваш золотой, — сказал Швейк. — Не хочу разживаться на ваш счет. А когда получу от обер-фельдкурата второй, то тоже верну его вам, чтобы вы не плакали. Вам должно только льстить, что начальство берет у вас в долг на расходы. Очень уж вы эгоист большой. Дело идет всего-навсего о каких-то несчастных двух золотых. Я бы посмотрел, как бы вы запели, если бы вам пришлось пожертвовать жизнью за начальство. Скажем, если бы он лежал раненый за неприятельской линией, а вам бы пришлось его спасать и вынести его на руках из линии огня, а в вас бы стреляли шрапнелью и чем ни попало…

— Вы-то уж наверно бы наделали в штаны, защищался капрал. — Деревня!

— Во время атаки-то многие себе в штаны накладывают, — заметил кто-то из конвоя. — Недавно в Будейовицах рассказывал нам один раненый, что он сам во время наступления наделал в штаны три раза подряд. В первый раз, когда вылезли из прикрытия на площадку перед проволочными заграждениями; во-второй раз, когда их начали крыть из пулеметов и в-третий раз, когда русские ударили по ним в штыки и заорали «ура». Тут они пустились назад под прикрытие, и во всей роте не было ни одного, кто бы не наложил себе в штаны.