— Осмелюсь доложить, господин аудитор, — ответил Швейк, — коллега Водичка простудился и кашляет.

Аудитор только теперь взглянул на Швейка и Водичку. Он постарался придать своему лицу строгое выражение.

— Наконец-то притащились, — сказал аудитор, роясь в куче дел на столе. — Я приказал вас позвать в девять часов, а теперь уже без малого одиннадцать. Как ты стоишь, осел? — обратился он к Водичке, который осмелился стоять «вольно». — Когда скажу «вольно», можешь делать со своими ножищами что хочешь,

— Осмелюсь доложить, господин аудитор, — отозвался Швейк, — он страдает ревматизмом.

— Держи язык за зубами! — сказал аудитор Руллер. — Ответишь, когда тебя спросят. Был ты у меня уже три раза на допросе, и из тебя ничего не вытащишь. Найду я это дело наконец или не найду? Досталось мне с вами, негодяями, хлопот! Ну, да это вам даром не пройдет, попусту заваливать суд работой! Ну так слушайте, кропивное семя, — сказал он, вытаскивая из груды актов большое дело, озаглавленное: «Швейк и Водичка». Не думайте, что из-за какой-то глупой драки, вы и дальше будете валяться на боку в дивизионной тюрьме и окопаетесь здесь на время от фронта. Из-за вас, олухов, мне пришлось телефонировать в суд при штабе армии.

Аудитор вздохнул.

— Что ты строишь такую серьезную рожу — чисто невинный. На фронте у тебя пройдет пыл драться с гонведами, — сказал аудитор Швейку. — Дело о вас обоих прекращается, и каждый из вас пойдет в свою часть, где будет наказан в дисциплинарном порядке, а потом отправитесь со своей маршевой ротой на фронт. Попадитесь только еще раз мне, негодяи, в руки! Я вас так проучу, что вы долго этого не забудете! Вот вам ордер об освобождении, и ведите себя прилично. Отведите их во второй номер.

— Осмелюсь доложить, господин аудитор, — сказал Швейк, — мы оба все ваши слова запечатлели в наших сердцах и несказанно вам благодарны за вашу доброту. Не будь это на военной службе, так я позволил бы назвать вас золотым человеком. Мы оба вас неоднократно просим простить нас за то, что вам пришлось из-за нас столько беспокоиться. По правде сказать, мы этого не заслужили.

— Убирайтесь вы наконец ко всем чертям! — крикнул на Швейка аудитор. — Не попроси за вас полковник Шредер, так не знаю, чем бы все это дело кончилось.

Водичка почувствовал себя старым Водичкой только в коридоре, когда они пошли вместе с конвоем в канцелярию № 2.

Солдат, который их сопровождал, боялся опоздать к обеду и заявил им:

— Так вы ребята маленько прибавьте шагу. Тащитесь, словно вши.

В ответ на что Водичка заявил конвоиру, чтобы он особенно не разорялся, счастлив его бог, что он чех, а будь бы он мадьяр, он разорвал бы его, как селедку.

Ввиду того что военные писаря ушли из канцелярии на обед, конвоир, который сопровождал Швейка и Водичку, принужден был отвести их обратно в арестантское помещение дивизионного суда. Конвоир на чем свет стоит проклинал ненавистную расу военных писарей.

— Товарищи опять выловят у меня весь жир из супа, — завопил он трагически, — а вместо мяса оставят одни жилы. Вчера вот тоже конвоировал двоих в лагерь, а кто-то у меня сожрал полпайка, который за меня получили.

— Вы в дивизионном суде кроме жратвы ни о чем другом не думаете, — сказал совсем воспрянувший духом Водичка.

Когда Швейк и Водичка рассказали вольноопределяющемуся, чем кончилось их дело, он воскликнул:

— Так значит в маршевую роту, друзья! «Пожелаем же попутного ветра, вашей экскурсии», как написали бы в журнале чешских туристов.