На другой день, когда малютка поуспокоился немного, сошлись ближайшие приятельницы Катерины Карловны, нянчили, целовали наперерыв нашего рачонка и спорили: на кого похож, на отца или на мать? Примет в пользу того и другого мнения нашлась бездна, так что одна сторона уверяла: это вылитая мать – а другая божилась и клялась за отца и не понимала, как можно быть слепым до такой степени, чтобы не узнать в ребенке до единой все черты папеньки. Шагнем для решения этого спору при открытых дверях, то есть, в вашем присутствии, почтенные читатели, недели на три вперед; вот вам налицо вся семья: старый Христиан, молодой Христиан, оправившаяся и принарядившаяся по-домашнему маменька и кухарка Акулина, которая между прочим путалась всегда, когда спрашивали ее: откуда она родом, и припоминала, из Пскова ли она или из Гдова. Акулина, по случаю повышения своего в чине няньки, получила в подарок новый бумажный платок; переменив верхнее платье, она преобразовалась как личинка бабочки, вышла еще цветистее и пестрее прежнего и с самодовольствием вступила в новую свою должность. А чтобы вы не сомневались в доброхотстве ее и заботливости о народившемся на свет художнике, то она и является в люди с огромной деревянной ложкой, приспособленною едва ли не к собственным ее устам, распоротым, как изволите видеть, по самые уши,- с мискою лапши или каши на целую артель – и, наконец, с добродушною улыбкою, которая говорит ясно, что ей не жаль ни лапши, ни каши, ни молока, ни своей большой деревянной ложки. Папенька протвердил на вечер "Багдадского Калифа", положил скрыпку и надрывается в нежностях; маменька зовет Христиньку, который лежит теленочком, между тем как няня уверяет, что он не пойдет ни к кому, а любит няню свою и хочет у нее остаться. У отца, кажется, должно быть не более волос на голове, как видим у сынка; но зато отец едва ли не богаче сына одним зубом. Решайте сами, после этого, на кого похож сын?

Катерина Карловна рубила пеленки, когда Христиан Адамович возвратился рано вечером домой с какой-то пробы и привел с собою вторую флейту, старого товарища своего, с которым иногда забавлялся в пикете. Пикет пикетом, но был тут и другой еще умысел; вторая флейта – с которым сдружился Христиан Адамович как вторая скрыпка – хотя злые языки и уверяли, что он играет третью скрыпку – вторая флейта знала много толку в кранологии, краноскопии, физиогномике, занимался также мистикой, симбалистикой, кабалистикой, хиромантией, алхимиею, астрологиею и составлял гороскопы; а Христиан Готлиб думал, что уже время позаботиться о воспитании первенца своего и узнать по крайней мере склонности его, дарования и предназначение. Старик лет двадцать ждал рождения сына и в это время на досуге часто размышлял о воспитании; он все передумал, все решил, был уверен, что никто в мире не сумеет воспитать сына так, как он, и собирался заблаговременно сделать свои распоряжения.

– – Пойдемте, друг мой,- говорил Христиан, подводя вторую флейту за руку к своему Христиньке,- взгляните на моего мальчишку да порадуйте меня добром. Голова, кажется, многозначительная: затылок круглый, лоб крутой, нос будет орлиный, глаза умные, большие, а уши – посмотрите-ка, уши – что бы это значило? а?

– – Нидерландская кровь,- отвечал тот,- всюду скажется: род ваш, любезный земляк, искони славится своим художественным образованием относительно музыкальных инструментов, то есть относительно инструментов струнных, хочу я сказать, потому, что всякому дано свое: смычок – ваш скипетр; несбыточное дело, чтобы сыну вашему быть в своей семье уродом, и бог благословит вас радостию; да, уши настоящие тимпаны… только заботьтесь, Катерина Карловна, приглаживать их под шапочку; уши даровитые, что и говорить, но топыриться им не для чего; выставлять напоказ дарований своих не должно; углубись в себя, сказал один знакомый мне мудрец, потому что скромность есть мать всех пороков… то есть доблестей, добродетелей,- хотел я сказать – и это истина.