Но я не выдержал — и возвратился так поспешно, что до полусмерти напугал свою бедную матушку.

Помните фильм о десяти негритятах? Из воды вдруг выскакивает здоровенный чернокожий, и в зале кое-кого хватает кондрашка.

У мамы чуть не случился разрыв сердца, и после она долго на меня сердилась: мне ведь пришлось говорить, что я просто хотел над ней подшутить и специально спрятался за занавеской.

Тогда-то я и сделал окончательный вывод, что у нее никакого дара нет и что делиться с нею этим опытом опасно: вообразит, чего доброго, что это у меня такая болезнь.

А про паука я не выдумал. Как-то раз во время купания, качаясь с закрытыми глазами на горячих волнах, я почувствовал, что сверху на меня кто-то пристально смотрит. Я открыл глаза и увидел, что с потолка на длинной скрипучей сверкающей проволоке спускается нечто широкое, разлапистое, черное размером с боевой вертолет.

Зверь целился прямехонько на меня. Мохнатые его лапы не шевелились, они были агрессивно напряжены для последнего броска.

Видимо, он долго наблюдал за мною исподтишка — и наконец решил, что такая добыча ему по зубам.

Я так понимаю, что он бы со мною справился — если бы я прозевал критический момент возвращения в себя.

Трудно даже вообразить, что подумала бы моя бедная мама, не найдя меня в запертой ванной.

4

Мысль о каком-то применении моего дара тогда просто не приходила мне в голову.

Играть в прятки? Грабить ларьки? Выступать в цирке? Все эти возможности я решительно отвергал по одной простой и деликатной причине: я долго считал, что не могу дисминуизироваться одетым.

Меня постоянно мучил кошмар непроизвольной дисминуизации: вот я сижу за партой в классе, нечаянно напрягаюсь — и на моем месте оказывается пустая школьная форма, а сам я голый и ничтожный барахтаюсь где-то внутри.

То-то будет потеха для всего класса.

А если такое случится на улице, среди сотен огромных мерно шагающих болванов?

И что характерно: чем больше я об этом думал, тем вероятнее становилась эта возможность. Часто мы инстинктивно желаем сделать именно то, чего панически боимся.

И, спеша поутру в школу, я боролся с этим гибельным инстинктом, в ритм шагов упрашивая себя вполголоса: "Ну, пожалуйста, ну, пожалуйста, не надо этого делать..“.

Постоянная тревога и сознание своей исключительности превратили меня в нелюдимого и стеснительного человека.

И даже когда я научился делать то, что умею сейчас, понимание того, что я не такой, как все, очень мешало мне жить.

5

Помню, сколь неожиданным было для меня открытие феномена контактной дисминуизации.

К окончанию восьмого класса мама подарила мне часы — настоящие взрослые часы на металлическом браслете. Я очень гордился этой обновкой, берег ее — и огорчился, когда во время океанского купания обнаружил, что часы остались у меня на руке.

Огорчился — а затем, естественно, крепко задумался.

Это маленькое происшествие ознаменовало начало целой серии экспериментов с предметами одежды и с разнообразными мелкими вещами.

Разумеется, тот факт, что я могу дисминуизироваться хоть во фраке и в цилиндре, несколько меня раскрепостил. По крайней мере, теперь я мог без краски стыда размышлять о цирковой карьере.

Выступают же, в конце концов, лилипуты. Может быть, они тоже непроизвольно дисминуизировались еще в утробе матери — и застряли на всю жизнь в таком состоянии, не имея понятия, как вернуться в нормальные размеры.

Осмелев, я перенес эксперименты за пределы ванной комнаты — на свой ученический стол.

Устанавливал карманное зеркальце, уменьшался перед ним — и отрабатывал походку, жестикуляцию фокусника. Танцевал, выделывал пируэты.

Между делом наколдовал себе кучу мелких тетрадок, карандашиков, вообще разных фитюлек.