— Конечно, — согласился Кручинин. — Но думаешь ли ты, что этот согбенный старик тоже силен, как Оле?

— Может быть, и не так силен, но слабеньким я бы его не назвал. В нем чувствуется большая сила, настоящая сила.

— Значит, ты думаешь, что должны быть изучены оба эти субъекта?

— Скорее кассир, чем пастор, — в раздумье сказал Грачик.

— Ну, это уже твои внутренние убеждения. Для дела они мало интересны. Если изучать, так изучать все. Нам нужны отпечатки того и другого. Добыванием их придется заняться тебе.

Прежде чем Грачик успел спросить Кручинина, как тот посоветует это сделать, не вызывая подозрений, в комнату постучали: хозяйка звала к завтраку.

За столом оказались и пастор и кассир. Завтрак проходил в тягостном молчании. Сидя за столом, хозяйка время от времени тяжело вздыхала. Ее снедало любопытство, но скромность мешала ей задавать вопросы, а пускаться в рассуждения ни у кого из ее сотрапезников, по-видимому, не было охоты.

Грачик, ни на минуту не забывая полученного от Кручинина приказания, ломал себе голову над тем, каким способом заставить соседей без их ведома выдать свои дактилоскопические отпечатки.

Словно угадав терзавшую его мысль, пастор принялся мять в руке хлебный мякиш. Даже через стол Грачик видел, как на хлебе остаются четкие отпечатки кожного рисунка, покрывающего кончики пасторских пальцев — указательного и большого.

Грачику непреодолимо хотелось протянуть руку и взять этот хлебный мякиш.

По-видимому, желание его было так сильно, что нервные токи передались пастору. Он посмотрел на Грачика, затем взял шарик и стал раскатывать его лезвием столового ножа по столу. Шарик сделался гладким и перестал интересовать Грачика. Противный осадок, как будто священник мог знать его намерения и ловко обошел его, не давал Грачику покоя и заставил даже рассматривать пастора под каким-то новым критическим углом зрения. Впрочем решительно ничего, что могло бы опровергнуть прежнее милое впечатление, произведенное на Грачика этим человеком, он не обнаружил и в душе выбранил себя за легкомыслие. Он уже готов был встать из-за стола и признать перед Кручининым свою несостоятельность, когда заметил, что пастор снова, как бы совсем бессознательно, глядя куда-то поверх голов сидящих за столом, взял мякиш и стал его разминать. То, что произошло в следующую минуту, убедило Грачика в неосновательности его страха. Пастор опустил взгляд и, словно вернувшись на землю из далеких миров, где странствовала его мысль, предложил показать фокус. Для Грачика это, прежде всего, значило, что священник не подозревает о намерении овладеть хлебным мякишем, побывавшим в его руках.

— Кто-нибудь из присутствующих, — сказал пастор, — хотя бы вы, Хеккерт, под столом так, чтобы я не мог видеть, сомните кусочек хлебного мякиша, и я скажу, какой рукой вы это сделали.

Кассир, по-видимому, вовсе не задумываясь над тем, что делает, послушно скатал под столом шарик и протянул его пастору.

— Нет, нет, — сказал пастор, — раздавите его между пальцами так, чтобы образовалась лепешка.

Грачик с трудом сдерживал дрожь нетерпения, не веря своим глазам и ушам. Как сохранить эту лепешку, как взять ее себе?

Кассир протянул пастору раздавленный мякиш. Достав из кармана маленькую, но, по-видимому, очень сильную лупу, пастор внимательно изучил кусочек хлеба и с уверенностью произнес:

— Левая.

Кассир ничего не сказал, но по его глазам Грачик понял, как тот поражен: было ясно, что пастор сказал верно. Но кто мог ответить Грачику на вопрос — было ли это случайной отгадкой, или пастор действительно разбирался, дактилоскопии. Ведь для того, чтобы вынести столь безапелляционное решение по небольшому отпечатку, не проявленному с достаточной четкостью, не увеличенному и, может быть, неполному, нужно было хорошо знать дело.