– Беда в том, что у меня пока его нет, – откликнулась скверная девчонка самым невозмутимым тоном. – Знаете, я много лет жила за границей и только недавно вернулась во Францию. Конечно, следовало озаботиться получением новых документов. И я непременно займусь этим в самое ближайшее время.

Администраторша записала данные в тетрадь и вернула паспорт скверной девчонке.

– В клинику Вас примут завтра. Пожалуйста, приезжайте не позднее полудня.

Мы решили воспользоваться замечательной погодой – было холодновато, но на чистейшем небе сияло солнце – и долго гуляли по лесу, слушая, как шуршат под ногами осенние листья. Пообедали мы в маленьком бистро на краю леса. Камин ярко пылал, и от жара лица посетителей раскраснелись. Элене нужно было ехать на работу, поэтому мы расстались с ней у первой же станции метро, почти на границе Парижа. Весь путь до Военной школы скверная девчонка промолчала, держась за мою руку. Иногда я чувствовал, как она вздрагивает. Не успели мы войти в квартиру, как она велела мне сесть в кресло в гостиной и плюхнулась ко мне на колени. Нос и уши у нее были ледяными, а вся она так дрожала, что не могла вымолвить ни слова, даже зубы стучали.

– В этой клинике тебе помогут, – сказал я, гладя ей плечи и шею, согревая своим дыханием замерзшие маленькие ушки. – Там о тебе будут заботиться, откормят, избавят от приступов страха. Ты опять станешь красивой – тем же чертенком, каким была всегда. А если тебе не понравится, вернешься сюда, сразу же. Когда захочешь. Это ведь не тюрьма, а место для отдыха.

Она прижалась ко мне и молчала, но дрожь еще долго сотрясала все ее тело. Потом она наконец успокоилась, и я приготовил нам по чашке чая с лимоном. И мы разговаривали, пока она складывала вещи в чемодан, собираясь в клинику. Я протянул ей конверт с тысячью франков – пусть возьмет с собой.

– Это не подарок, это кредит, – пошутил я. – Вернешь, когда разбогатеешь. Но учти, проценты будут высокими.

– Скажи, во сколько все это тебе обойдется? – спросила она, глядя в сторону.

– Дешевле, чем я полагал. Каких‑то сто тысяч франков. Что значат для меня сто тысяч, если я снова смогу увидеть тебя красивой? У меня тут свой корыстный расчет, чилийка.

Она долго молчала, сердито бросая вещи в чемодан.

– Неужели я стала такой уродкой? – вдруг спросила она.

– Совсем ужасной, – ответил я. – Прости, конечно, но ты теперь не женщина, а чучело огородное.

– Врешь, – сказала она и, повернувшись, швырнула босоножку, которая попала мне в грудь. – Не такая уж я, надо полагать, страшная, если вчера у тебя всю ночь твой птенчик стоял. И тебе просто невтерпеж было. Думал, я ничего не заметила?

Она расхохоталась, и с этого мига настроение у нее улучшилось. Закончив сборы, она снова села ко мне на колени, чтобы я обнял ее и легонько помассировал спину и плечи. Так она и заснула, и крепко спала, пока часов в шесть не пришел Илаль смотреть свою передачу. После памятного вечера, когда он преподнес родителям сюрприз, он порой разговаривал и с ними, и с нами, но очень недолго, потому что от усилий быстро утомлялся. И тогда опять пользовался грифельной доской, которую по‑прежнему носил на шее вместе с мешочком, где лежала пара мелков. И на сей раз мы услышали его голос лишь в минуту прощания – он произнес по‑испански: «Спокойной ночи, друзья».

После ужина мы отправились к Гравоски, и они пообещали навещать скверную девчонку в клинике, а ее просили звонить, если что вдруг понадобится, пока я буду в Финляндии.