|
Калабаха наконец сообразила, что ей следует и эту речь хотя бы частично переводить. — Он говорит, если денег, желтых монет будет много, он сможет кормить всласть все племя. — Она чуть лукаво улыбнулась. — Не одну зиму. А через зим столько… — Она вытянула растопыренную ладошку с пятью грязными пальцами, подумала и добавила еще два пальца другой руки, обозначая, вероятно, цифру семь. — Через столько зим племя станет большим, охотники и мальчики приведут соседних, других живущих на берегу — и там, и там, и там дальше… Она снова отчаянно завертела руками, да так, что выпивка плеснулась у нее из кружки, что переводчица, впрочем, быстро исправила, сделав несколько таких крупных глотков, что у нее от крепкой водки даже слезы на глаза навернулись. Но когда она их вытерла, наравне с озорством во взгляде у нее читалось выражение хитрости и какой-то слегка сальной удовлетворенности. — Тогда все станут слушать Волтыска, все подчинятся Волтыску, — заключила она, добавив что-то на своем языке. Это странное слово — Волтыск — в речи вождя рыцарь уже слышал. Вождь произносил его важно, торжественно, визгливо возвышая голос, обращая на него особое внимание. Но понял его Оле-Лех только теперь. — Волтыск — так зовут вождя? — спросил он Калабаху. — Так, — закивала Калабаха с преувеличенной подвижностью. — Значит, Волтыск решил свою племенную империю устроить? — удивился Сиверс. Оле-Лех кинул на него грозный взгляд, и профессор отступил на пару шагов. Его вмешательство сейчас было не просто лишним, оно могло все испортить. — Это уже не нашего ума дело, — пояснил профессору Тальда. — Понимаю. — Рыцарь снова принял сосредоточенный и переговорный, по местным представлениям, вид. — Но мне показалось, старый шаман не очень-то хочет с нами уезжать… — начал было Оле-Лех. Но понял, что говорить следует проще. — Он не хотел ехать вчера, — добавил он, строго глядя в глаза Волтыску. Вождь снова быстро заговорил. Калабаха принялась переводить: — Будет просто. — Она усмехнулась, нетрудно было по этой улыбке представить, какой она была в девчоночьи годы. — Бубен отнять нельзя. Но Волтыск, — она для верности толкнула без всякого почтения локтем вождя в бок для большего понимания, о ком она говорит, будто поленилась указывать на него пальцем перед этими туповатыми южными приезжими, — скажет трем старухам, коих не жалко, — добавила она, чуть нахмурившись от напряженного выбора трудных для нее слов, — они пойдут к шаману отбирать у него бубен. Если это получится, бубен вернут. Но он все сам поймет, — закончила она, разглаживая свою длинную кожаную рубаху на коленях, удовлетворившись сделанным переводом, вероятно, сложной по местным представлениям интриги. — Кстати, — спросил Оле-Лех, — как зовут шамана? Как его имя или прозвище хотя бы? — Димок. — Калабаха для верности покивала. Оле-Лех немного подумал. — А почему нужно посылать трех старых женщин? — Меньше нельзя, — с готовностью пояснила Калабаха, глянув на Волтыска. А вождь сидел, с удовольствием греясь у огня, по его виду можно было догадаться, что он свое предложение сделал и теперь терпеливо ждет ответа. — С двумя может справиться, ведь есть у него и молодой шаман, тот может послушать Димка, — продолжала объяснять Калабаха. — Молодому скажут, чтобы он не помогал, но он может и помогать старый… Он странный, молодой наш, может вспомнить верность старику… Димок, вот. — Что же, если будет три старухи, он не станет ему помогать? — спросил Оле-Лех, выгадывая время, чтобы все же уразуметь предложенную вождем ситуацию получше. |
