— Нет… нет! Погодите! — закричал он, но было уже поздно, поезд набирал ход. Платформа, а потом и весь городок остались вдали. За окнами замелькали поля.

Моубрей был вне себя от досады и горечи. Он громко звал проводника, требуя немедленно, сейчас же остановить поезд. Проводник, флегматичный человек, привыкший за годы войны иметь дело с пьяными солдатами и моряками, которые подолгу не бывали на берегу, попытался его утешить:

— Проспал свою остановку, приятель? Ничего страшного, сойдешь на следующей, она совсем скоро.

Но ему пришлось держать Моубрея, пока они не прибыли на следующую станцию. Проводник решил, что Моубрей выжил из ума; он пытался выброситься из поезда. Два дюжих кочегара, ехавшие в Веймут, помогли проводнику усадить буяна на сиденье. Сидевшая в том же купе старая дева, несмотря на жару, с траченным молью лисьим воротником на плечах, поджав губы, угрожала закатить серьезную истерику.

К тому времени, как поезд подъехал к следующему городку, Моубрей перешел от дикой ругани и угроз к беспомощным, злым слезам. Его потертый чемодан бесцеремонно выкинули на платформу; он растерянно и ошеломленно озирался по сторонам.

Не говоря ни слова удивленному начальнику станции, он отдал ему свой билет до Лайм-Риджис и быстро зашагал по ближайшей дороге в обратную сторону.

Придя в Синглтон-Магна, он не нашел на станции ни женщины, ни мужчины, ни детей. Никто не мог сказать ему, где их искать. Моубрей отправился в единственную в городке, небольшую, каменную гостиницу, которая называлась «Лебедь» (похоже, художник, рисовавший вывеску, отличался буйной фантазией). Он спросил у портье, не поселялась ли у них семья из четырех человек, которая прибыла двенадцатичасовым поездом. Он заходил в продуктовые лавки, заглянул в две чайные рядом со станцией. Везде он описывал приметы женщины, детей и мужчины и ужасно напугал одну продавщицу, уверяя, что она непременно, непременно должна была видеть их.

Моубрей остановил автомобиль, служивший городским такси, и злобно обозвал водителя лжецом, потому что тот уверял, что не видел ни такой женщины, ни такого мужчины, тем более детей.

— Смотрите сами, у меня их нет, — сухо заявил пожилой шофер, тыча пальцем себе за спину. — Видите? Я ждал долго, но со станции не выходили люди, похожие на тех, о ком вы говорите. Если вы должны были здесь с ними встретиться, значит, вы просто разминулись. Может, вы время перепутали?

— Но не могли же они сквозь землю провалиться! — вскричал Моубрей. — Я непременно должен их разыскать! Ах она, дрянь… Ведь дети-то мои! А она — моя жена! Что-то не так… Если она меня обманула, если изменила мне, клянусь, я ее убью! Говорите, куда она ушла, не то я и вас придушу!

— Да ну? — возмутился водитель, выпячивая подбородок и багровея от злости.

Весь день Моубрей рыскал по Синглтон-Магна; констеблю пришлось дважды пригрозить, что он арестует его за нарушение общественного порядка. Злость постепенно сменилась суровой решимостью. Он замкнулся в мрачном, зловещем молчании. В тот вечер он обошел все дома на окраинах городка и спрашивал о женщине и детях. Не проходили ли они мимо по дороге? Может быть, их кто-нибудь видел? Кто-нибудь знает, откуда они пришли и куда направлялись?

Но жители городка дружно качали головами и захлопывали двери перед носом странного чужака с бешеными глазами, в потертом костюме.

Ночь Моубрей провел под деревом у станции; он дожидался двенадцатичасового поезда. Он ничего не ел и не спал. Его душила такая ярость, что обо всем остальном он просто забыл.

Весь следующий день он тоже провел в Синглтон-Магна. Он бродил по улицам городка, словно проклятая душа, которая никак не может найти дорогу в ад и не понимает, куда теперь деваться.