— Ее милость все еще держит совет, но тебя она примет. Следуй за мной и подожди немного.

По короткому коридору он прошел за ней в просторную, светлую комнату, в одном углу которой сидели три девушки с шитьем на коленях. Они щебетали оживленно, но не слишком громко, ибо от личных покоев императрицы их отделяла лишь задернутая занавесом дверь. Время от времени то та, то другая делала стежок, но без особого рвения. Их присутствие предписывалось обычаем, но чрезмерного прилежания никто от них не требовал. Появление юноши заинтересовало их куда больше, чем работа, тем паче что выглядевший сосредоточенным и серьезным Ив не обратил на них ни малейшего внимания. Приход его ознаменовался недолгим молчанием. Затем доверительный разговор возобновился, но стал гораздо тише — не иначе как теперь предметом обсуждения сделался молодой человек Камеристка оставила Ива в прихожей, а сама прошла за занавес, во внутренние покои. У стены сидела, держась особняком от молоденьких болтушек, женщина постарше. На коленях ее лежала раскрытая книга, но время клонилось к вечеру, темнело, и читать она уже перестала. Императрице было необходимо иметь в своей свите нескольких дам, обученных грамоте, а эта особа, похоже, занимала при дворе не последнее место. Ее Ив тоже помнил по Ковентри. Поговаривали, будто эти две родственницы — тетушка и племянница — были единственными женщинами в ближайшем окружении императрицы, состоявшем в основном из мужчин. Женщина подняла глаза, узнала Ива и с улыбкой сделала знак рукой, приглашая его присесть рядом.

— Ив Хьюгонин? Это ты! Как я рада видеть тебя целым и невредимым. И свободным. Я слышала, что тебя похитили. Мы узнали о случившемся лишь по прибытии в Глостер.

Говорила она невозмутимо, выглядела совершенно спокойной, но Ив готов был поклясться, что при виде его глаза пожилой женщины расширились и потеплели. Окруженные сетью морщинок, видавшие всякое, эти глаза вспыхнули столь глубокой и неподдельной радостью, что Ив был тронут до глубины души. Оказывается, этой даме была небезразлична его судьба. Она искренне тревожилась за него, а увидев здесь, обрадовалась неподдельно.

— Присядь, присядь, в ногах правды нет. Как хорошо, что ты жив и здоров. Когда ты уехал с нами из Ковентри, я решила, что беда миновала и никто больше не будет предъявлять тебе обвинения. Воистину большое несчастье оказаться подозреваемым в столь страшном злодействе, но коли ее милость взяла тебя под защиту, я подумала, что тем дело и кончится. А потом… Мы узнали о нападении лишь на следующий день и очень испугались за тебя. Ведь он был так озлоблен. Как тебе удалось бежать?

— Я от него не убежал, — неохотно ответил Ив, по-мальчишески сожалея, что освобождением был обязан отнюдь не собственной изобретательности и отваге. Правда, в этом случае он так и не узнал бы, что в Масардери находится брат Кадфаэль и, главное, что там содержится Оливье, а значит, не смог бы и явиться с войском ему на выручку. Это было куда важнее уязвленного самолюбия.

— Меня освободил сам Филипп Фицроберт. Отпустил, да и все. Он больше не винит меня в смерти де Сулиса, и я ему не нужен. — Это делает ему честь, — сказала Джоветта де Монтроз. — Стало быть, и он в состоянии рассуждать здраво.

Ив не стал объяснять, что к принятию столь здравого решения Филиппа пришлось несколько подтолкнуть. В конце концов, поняв, что ошибался, Фицроберт поступил по справедливости, что и впрямь делает ему честь.

— Он поначалу действительно был уверен, что я совершил убийство, — промолвил Ив, отдавая, пусть и без особой охоты, должное противнику. — Он высоко ценил де Сулиса. Но я по-прежнему с ним в раздоре, и этот спор так легко не уладить.

Ив с интересом взглянул на собеседницу.