— Ясно. — Я постаралась не выдать смущения.

— Давай-давай изображай искушенность и умудренность. Притворяйся, будто тебе по фигу было узнать, что я лесба.

— На самом деле это твое личное дело.

— Только не во «Фридом Мьючуал». Брэд настаивает на полной прозрачности. Никаких секретов, никаких кукишей в кармане. Все открыто, все на виду. Поэтому валяй задавай любые вопросы обо мне. Любые. Ты спрашиваешь — я отвечаю.

— Лучше не надо.

— Расслабься.

— Хорошо. Почему ты так громко разговариваешь?

— Отличный вопрос. А вот ответ: потому что у меня была мать, которая вечно на всех орала и постоянно жаловалась, что жизнь у нее не удалась… и что «если хочешь, чтобы у тебя все было наперекосяк, нарожай детей».

— Прелестно.

— Этого о ней нельзя было сказать.

— Она умерла?

— Они все умерли. Мой отец, мать и брат Фил…

— Сколько лет ему было, когда он умер?

— Девятнадцать.

— Он болел?

— Это было самоубийство, так что — да, болел.

— Почему он…

— Повесился у себя в спальне в канун Рождества семьдесят девятого года?

— Ох ты…

— Да будь ты американкой, скажи «Твою мать!».

— Это просто ужасно.

— Хуже не бывает. Мне тогда было двенадцать лет, и брат только что приехал на каникулы. Он учился на втором курсе в Пенсильванском университете. Для нашей семьи это было событие: первенец — мальчишка! — поступил в университет Лиги плюща, готовится специализироваться по медицине и все такое прочее. Но мои родители тогда еще не знали, что Фил, блестяще — только на отлично — окончив первый курс, потом немного спасовал и получил трояк по биохимии. А для того, кто собирается специализироваться по медицине, «удовлетворительно» по биохимии — серьезный прокол. И вот двадцать третьего декабря мама получает его карточку успеваемости. От большого ума — и вообще потому, что такой уж была моя чертова мамаша, — она начала его пилить. Ела мальчишку поедом, рассказывала, что он — позор семьи, самое большое разочарование в ее жизни, что она все силы на него положила, во всем себе отказывала, чтобы его вырастить, и вот как он ей отплатил. Моя мать разрушала все и всех, с чем и с кем имела дело. Может, я сейчас говорю как мозгоправ, что ж… я же девять лет была у них на излечении после того, как увидела брата висящим у себя в платяном шкафу.

— Ты его нашла?

— О чем я и говорю.

Триш помолчала и допила мартини, потом сделала официанту знак, чтобы заказать третий.

— Мне не надо, — предупредила я, услышав, что она заказывает два коктейля.

— Выпьешь — и не спорь. Потому что, если уж я что-то знаю о жизни, так это то, что время от времени всем необходимо бывает выпить, и даже вам, мисс Благопристойность.

— Для твоих родителей, наверное, это было убийственно…

— Папа умер через полгода после Фила. Рак горла — последствие сорока лет беспрерывного курения. Ему было всего пятьдесят шесть, и я практически уверена, что все эти чертовы метастазы пошли в рост после того, как Фил убил себя.

Триш рассказала, что с тех пор она перестала разговаривать с матерью. Когда мать попыталась поговорить с ней по телефону, Триш сменила номер.