У горшка имелось собственное мнение.

Эта мысль родилась из накатывающейся волны боли. И как только Доминика поняла, что горшок был разумным существом, пришлось признать, что он принимал только равноценное сотрудничество, но уж никак не управление. Горшок сам решал, исполнить или не исполнить чью-то волю. И предпочитал созидательные действия, жажда же разрушений возвращалась к его просителю импульсами жгучей боли.

Непереносимое жжение в руке подогревалось кипящей ненавистью Доминики.

Горшок пытался вытолкнуть ее руку, но она сжала зубы и постаралась не обращать внимания на возрастающую с каждым мгновением боль.

— Нет, — пробормотала она сквозь плотно сжатые зубы.

Просунув руку поглубже в горшок, Доминика стала размешивать тягучую массу, заполнявшую сосуд. Обжигающая боль поднялась от кисти к локтю, распространилась в плече, дошла до груди и шеи. Не позволяя себе расслабиться, Доминика использовала свои страдания как оружие, чтобы сломить волю горшка и заставить его подчиниться.

Десятки ветров завыли у нее в голове. Комната потемнела. Хрустальный сосуд раскачивался и подпрыгивал на столе, и Доминике пришлось придержать его свободной рукой, чтобы не уронить на пол.

Как оказалось, не только горшок плясал на крышке стола — раскачивалось и дрожало все здание.

— Тебе не удастся меня сломить, — закричала Доминика и погрузила руку в горшок до самого плеча.

Сосуд чуть не свалился со стола, но Доминика обхватила его свободной рукой и прижала к груди. Все тело содрогнулось от очередного приступа боли.

И вдруг магический сосуд распался в ее руках.

Доминику отбросило назад, к окну. Стекло вылетело, и только благодаря оконному переплету она не выпала наружу. Раздались пронзительные крики — кричали ее соплеменники и кто-то еще, перекрывавший шум ветра в голове. Тело Доминики соскользнуло вниз, все мышцы свело судорогой, так что она извивалась и дергалась на полу. Кровь брызнула из глаз, из ноздрей, из ушей, заполнила горло и не давала дышать.

«Что я наделала? — беззвучно кричала она. — Что я наделала?»

Всем своим существом она цеплялась за жизнь, но мир уходил от нее. Она заплатила слишком высокую цену, и все же…

Доминика знала, что добилась своего.

Попытка стоила ей жизни, но в мире больше не было ни одного представителя перворожденных.

На самом-то деле он пытался описать чувство отчужденности от остального общества. Он излагал не ощущения единственного оставшегося на земле человека, а чувства беспокойного подростка, подверженного атакам гормонов и одиночества. Рори не преуспел ни в том, ни в другом, но у него хватило ума выбросить свое произведение в мусорную корзину и двигаться дальше. Тем не менее мысль, однажды возникшая, засела в его голове и искала выхода если не в литературных трудах, то в сновидениях. Сценарий периодически изменялся, мир разрушали то взрывы, то гигантские волны, и лишь он неизменно оставался один, в то время как человечество погибало.

В силу этих обстоятельств события того дня показались Рори уже знакомыми. В тот момент, когда небо затянуло мглой, а земля содрогнулась под ногами и сваленные друг на друга автомобили начали скрежетать и раскачиваться, Рори испытал нечто похожее на облегчение.

Все вокруг странным образом объяснилось. Таинственные события нескольких предыдущих дней представились ему частью сновидения, предшествующего заранее известному концу — Рори снова должен был остаться единственным человеком на земле. Теперь надо только проснуться, и все станет нормальным.

Вот только сновидение слишком затянулось. День проходил за днем, и каждая деталь выглядела слишком отчетливо. Сны никогда не отличались такой вразумительностью. И никогда раньше он не сознавал , что спит, до самого момента пробуждения.