Потом уехал. Остался Пивень. Этот ничего не спрашивал и не записывал. Днем он в институте не появлялся, а вечером, когда Самарин, Петя Бритько и Саня Кантышев, оставшись после работы, выкладывали на стол чертежи, панели, механизмы своего СД‑1, к Самарину подходил Пивень и просто, как будто они давно работали вместе, говорил:

— Я вам помогу.

Вначале Андрей окидывал его откровенно недоуменным взглядом.

Бритько однажды сказал москвичу:

— Сверхурочные нам не платят.

— Я знаю, — сказал Пивень.

В другой раз Кантышев сообщил: — И вообще, наши дела любительские.

— Знаю, — улыбнулся Пивень.

Москвич являлся в цех аккуратно, в один и тот же час. Подсаживался к столу, помогал ребятам наматывать катушки, паять клеммы, зачищать пластинки. Бритько и Кантышев работали до восьми–девяти, Самарин иногда задерживался до одиннадцати, и столичный физик оставался с ним до конца.

Пивень получал из московского института небольшие посылочки — в них были образцы новых сверхчистых проводников. Московский ученый испытывал их в узлах самаринской машины. Но результаты были неутешительны. Самарин сочуствовал своему другу.

— Тут все дело в схеме, это она несовершенна, — говорил Самарин москвичу, когда, закончив работу, они шли по чисто подметенным и вымытым степнянским улицам. Пивень обыкновенно молчал, было видно, что он не принимает всерьез предположений Андрея. Московский физик не хвалил схему самаринской машины, только однажды как бы между прочим заметил: «Наши ребята знают, что они делают». Под «нашими ребятами» он, очевидно, подразумевал специалистов–электроников своего института и прежде всего того, большелобого.

Они работали много месяцев, бывали вместе в кино, театре, гуляли не однажды вечером по главной степнянской улице, но, как и в первые дни знакомства, называли друг друга на «вы».

Костя, несмотря на свою внешнюю замкнутость, временами говорил горячо и даже руками жестикулировал.

— Мы, конструкторы, по сути и природе своей должны стремиться к вершинам — не тем, которые перед глазами, до которых рукой подать, а к вершинам доступным и недосягаемым для всех других. Перспектива создания машины на сверхчистых проводниках заманчива. Ведь от этого «память» ее станет сильнее в двадцать–тридцать раз!..

Самарин любил минуты таких откровений. Пивень не фантазировал, не мечтал — он рисовал картины мазками цифр. Но именно такие картины могли взволновать Сахарина, увлечь его воображение. И он, конечно, был рад содружеству с москвичами.

Петя Бритько часто спрашивал москвича:

— Скажите, Константин Иванович, а во сколько раз увеличится скорость прохождения сигналов на дозиметр, если вам удастся привить машине сверхчистые проводники?

— Пожалуй, в шестнадцать–восемнадцать.

— Ба-а! — вскрикивал Бритько. — Так это что же тогда получится?.. Братцы, так ведь наш СД‑1 не советчиком диспетчера будет, а настоящим капитаном!.. Он поведет по лавам десятки угольных стругов. По всему горизонту пласта, точно по линейке, протянутся шахты. Их будет двенадцать или пятнадцать. И ни одного человека под землей! СД‑1‑машина с гигантской памятью, с фантастической способностью фиксировать в своем «уме» миллионы значений и понятий!..

— Тебе бы, Петро, поэтом быть, а не техником, — мягко урезонивал его Самарин.

Пивень временами уезжал в Москву, изредка присылал письма, просил подробно рассказывать, как идут дела с машиной, но потом снова являлся в Степнянск и продолжал испытания своих проводников.