Подойдя к калитке родного дома, остановился. Сквозь голые ветки сада видел окно гостиной, за тюлевой занавеской маячил силуэт Хапрова — старого художника, недавно вернувшегося из Англии, где жил в эмиграции. Поселился он с семьей в Москве, но дома не сидит. Ездит, душа цыганская, по стране. «Перед смертью хочу наглядеться на Россию, — говорит. Ищет сюжеты, изучает жизнь. И пьет понемногу. Однако же рисует Хапров отменно. И работает много, исступленно. Когда, бывало, ни придет Андрей в родительский дом, Хапров рисует. На этот раз художник тоже работал. Нахохлившийся, взъерошенный, он держал в руках кисть и, словно фехтовальщик, то порывался вперед, нанося удары по холсту, то отстранялся, застывая в напряженной позе.

Андрей вошел в залитый синеватой мглой сад, направился к дровяному сараю. Летом аккуратные кирпичные постройки утопали в цветах, теперь снег лежал ровным слоем по всей усадьбе. Фома Амвросьевич убрал его лишь на тропинках и небольших площадках перед домом, сараем и погребом. Умиротворяющая тишина властвовала здесь повсюду: таилась между окаменевшими ветками, висела на заснеженном заборе, на крышах, трубах. Здесь все было знакомо с детства, все дорого и мило сердцу Андрея.

В сарае Андрей включил электрический свет. Тут была оборудована небольшая мастерская — она же и столярная, и слесарная.

— Эй, в сарае!.. Кто там?..

— Это я, папа.

Вышел навстречу отцу:

— Здравствуй, папа!

— Вспомнил отца, — недовольным голосом проговорил старик. — Дело, что ль, какое есть?

— А так, без дела, уж и не заходи в родной ом? Самарин обнял отца, поцеловал в щеку. Старик продолжал ворчать:

— Не больно ты без дела–то заходишь. Когда мать, покойница, жива была, нет–нет да, бывало, заглянешь. А уж потом… по праздникам да в день именин.

— Ну, ну, не бранись, отец, ты ведь знаешь, что, кроме тебя, у меня на свете никого и нет. Андрей подумал о Марии, грустно подумал, с тоской.

— Жениться пора, — сказал отец, словно бы угадывая его тайные мысли. — Ишь, на висках седина как высветлилась. Пойдем в дом.

Андрей молчал.

Вошли в его комнату: здесь все было так, как и пять лет назад, когда Андрей — единственное чадо Самариных — ушел в студенческое общежитие, чтобы «не тратить время на ходьбу». Узкая железная кровать, этажерка с книгами да неказистый стол у окна. Из–под кровати выглядывает коврик из кроличьих шкурок — водил когда–то кроликов Андрей Самарин. В студенческие годы он бывал в своем детском гнезде временами: когда месяц поживет, в другой раз — неделю, а случалось — одну ночь переспит. Когда же получил комнату в центре города, и совсем стал редко бывать у родителей.

— Я поживу в своей келье.

Старик пожал плечами, про себя подумал: «Твоя воля. Однако что–то с тобой неладно, парень…» Но сказал другое:

— Живи на здоровье. Ужин приготовить?

— Не надо, папа. Ты обо мне не беспокойся. Хапров–то как, не надоел тебе?

— В душу пораненный человек, а так ничего. Пусть живет. Все нам с Пушком веселее.

Зашел к Хапрову.

— Не помешаю, Святополк Юрьевич?

— А-а… Самарин–младший!.. Наоборот, расскажите, как вы там в двадцатом веке поживаете?.. Я, как видите, в прошлую эру перебрался. Героев русских былин оживляю. Писал мартеновскую бригаду, да бросил. Пульс времени не уловлю. Ускользает.

— Выходит, старина–то легче дается.

— Тоже не вдруг! Иной раз кажется, что в старину и небо ярче было и трава зеленее. А порой из глубины воображения туман какой–то лезет.