Редактор поднялся, сделал несколько шагов к окну, потом — к стене.

— Одно только плохо, — сказал примирительно, — нервы сдают. По ночам уснуть не могу. Мне теперь и снотворные не помогают. Лежу и, как тезка твой сыч, смотрю в потолок. Ну да ладно. Иди, работай. И плюнь на эту историю! В твоей жизни их еще много будет. А что Архипыч на тебя всю вину валит, так это тоже не беда. Архипыч здоровье бережет. Жить хочет.

Женя поднялся со стула. Не глядя на Бузылева, направился к двери. Ему было неловко за свою горячность, и он вдруг понял, какое благородное сердце прячет этот человек за своей показной суровостью.

Глава десятая

1

Совнархоз доживал последние дни. О нем никто не сожалел, никто его не оплакивал — ждали дня, когда на фронтоне исполинского куба с колоннами появится надпись: «Министерство…» Приняв на себя командование столь великой армией шахт и заводов, совнархоз оказался в положении горе–начальника, который метался из стороны в сторону, пытался наладить строй, но голос его терялся в бестолковой суете. Наконец пришел день, когда ему, уставшему от бесплодных хлопот, сказали: «Иди в отставку, братец. Ты взялся не за свое дело».

Так думал Селезнев. Он сидел рядом с Данчиным в приемной председателя совнархоза, ждал, когда их позовут в кабинет. Возле дубовых дверей, выпиравших из стены массивным шкафом, все время толпились люди. Селезнев беспокойно поглядывал на них, потом на секретаря. Она уже докладывала председателю о двух посетителях «с шахты», и тот сказал: «Приму». После того прошло полчаса, а в кабинет входили все новые лица.

Данчин ждал терпеливо. Казалось, ему даже нравилось сидеть в приемной и ожидать вызова к председателю совнархоза.

Кивнув на шкаф–дверь, он сказал Селезневу: — Никогда я не был у такого важного начальника. Пожалуй, он побольше прежнего наркома будет.

— Много больше, — подтвердил Селезнев.

Вышла секретарь и кивнула горнякам: дескать, проходите. Начальник шахты одернул пиджак, вдохнул полной грудью и шагнул к двери. Данчин уже в «шкафу» нагнал Селезнева. Шел по кабинету за спиной начальника шахты, ссутулив плечи, склонив голову. Впрочем, и в такой позе он заметно возвышался над Селезневым. Краем глаза оглядывал кабинет: сверкающий глянцем желто–восковой пол, окна во всю стену — из них виден был пруд и городской пляж.

— Здравствуйте! — проговорил Селезнев осипшим от волнения голосом и некстати тронул ус, неловко повел плечом. Данчин наклонил еще ниже голову, — теперь уже в знак приветствия. Председатель сдержанно кивнул посетителям:

— Садитесь.

Сказал неприветливо, вяло и всем телом навалился на левый поручень кресла, потянул из воротника шею, точно он давил ему горло.

Селезнев стал излагать суть вопроса. Говорил о приборе Самарина, о том, как «институтские» сняли его, а на шахте в это время чуть было не убило двух горняков, потому что не было реле защиты от токов утечки — прибора Самарина.

— А недавно мы узнали, что и самого Самарина уволили из института. И группу электроников распустили. Это уж непорядок, товарищ председатель! Мы бы просили вмешаться, защитить…

Говорил сбивчиво, несвязно. И когда закончил, испытал такое чувство, точно гора у него с плеч свалилась.

— Ну, а если прибор нехорош — решили его доделать? — сказал председатель.

— Прибор хорош, незачем его доделывать, — подал свой голос Данчин.

— Вам кажется хорошим, а ученые нашли в нем недостатки. Кому же я должен верить?

Селезнев смотрел в глаза председателю, смотрел неприязненно, тяжело.