|
Мне просто противно, когда человек слишком не похож на себя. В другой раз я и сам себе становлюсь противен. Но я честен, не надеваю маски и не дурачу людей. Все знают, чего хочет Соловей и чего он стоит. Я тоже это знаю и не лезу в облака. Я помощник, и это моя профессия. Он думает, что я неудачник и дурак. Да, да, да!.. — остановил Соловей жену, пытавшуюся ему возразить. — Люди, подобные Каирову, высоко задирают нос. Они слишком рано начинают верить в свое превосходство над всеми другими. Получают должности, звания и тотчас забывают, какими путями они это сделали. Я знаю многих Каировых, и все они такие. Ну ничего, пусть Рома для них неудачник. Когда им припекает одно место, они бегут к Роме. Все бегут, все!.. Каиров даже мне говорит одно, а думает другое. Рома Соловей для него неудачник, Рома Соловей неуч. А как только припечет — Рома, помоги!..
— Но ты не откажешь Каирову в помощи, — заговорила Софья Григорьевна, — ив голосе ее слышалась просьба. Она осторожно поставила кефир на тумбочку возле койки мужа. — Вы так давно с ним знакомы. Соловей с усилием улыбнулся, нежно похлопал жену по щеке. Потом чинно, не торопясь лег в постель. Софья Григорьевна поправила под головой мужа подушку, дернула включатель ночного бра и тихо удалилась в комнату, где спал ее Мишенька. Утром, собираясь на службу, Соловей не вспомнил о Каирове, будто и не было звонка из Степнянска, но едва пришел в Комитет, тотчас же позвонил редактору степнянской газеты. Со Степнянском соединили тут же. Редактор долго не мог понять, кто с ним говорит. — Государственный Комитет! — кричал Соловей в трубку. — Ну да, я помощник председателя. Недовольны статьей о Каирове. Как вы могли пропустить?.. Будем писать опровержение. Подождать? Можно и подождать. Только вы там построже накажите клеветников и дайте опровержение. А как же? Ошельмовали крупного ученого, оскорбили… Редактор сбивчиво, путано говорил что–то в свое оправдание. Соловей не церемонился. — Ладно, — сказал Соловей. — Подождем неделю, а гам пеняйте на себя. И повесил трубку. 2 Редактор областной газеты Василий Григорьевич Бузылев читал гранки статей. Как всегда в утренние часы, он читал статьи очередного номера. И что бы ни случилось в редакции, в Степнянске, в целом мире, он должен был читать мокрые, пахнущие типографской краской полосы. Газета, как время, ждать не может. Читал, а на душе у него скребли кошки. В ушах еще стоял нагловатый сиплый голосок Соловья. Представлялось, как этот же Соловей звонит секретарю обкома. «Ошельмовали крупного ученого. Накажите клеветников…» Секретарь обкома — человек новый. Как бы не хотел редактор, чтобы в ушах нового секретаря раздалась трель московского Соловья. Редактор в нетерпении подвинулся в кресле, сел на самый краешек, будто спинка кресла была испачкана чем–то липким. Василий Григорьевич никогда не торопился принимать решений. Не шумел, не злился, никого не распекал. Но» тот, кто давно с ним работает, научился угадывать его тайные мысли. Обычно Бузылев сидит в своем кабинете и читает полосы. Стол у него большой, удобный, с двумя львами на тумбах. Львы устрашающе раскрыли пасти. Впрочем, никто из сотрудников их не боится. На львов даже не смотрят; каждый, кто заходит в кабинет, ждет, когда редактор поднимет глаза. Но редактор не всякого удостаивает взглядом, чаще всего сотрудник стоит, а Бузылев продолжает читать. Однако это не значит, что редактор не видит вошедшего. Нет, он все видит, он даже думает о человеке, стоящем перед ним, соображает, зачем к нему пришел человек. И при этом всегда говорит какие–то слова. Рука с карандашом бойко бежит по строчкам, иногда задержится, зачеркнет слово или поставит на полях птичку, но затем снова прыгает по заголовкам, линейкам, заставкам. |
