Наклонилась над рукомойником.

Пустила воду, чтобы не слышать, как сейчас в очередной раз будет клясться себе, что больше никогда не станет принимать снотворное, потому что лучше изнемогать от полуобморока-полуяви, чем быть утопленной во время процедуры в чугунной ванне грязелечебницы. А ведь это и есть выбор, который ошибочно считают проявлением полной свободы. Почему ошибочно? Да потому что смятение и раздвоенность уже есть реализация несвободы, которая проявляется в прерывистости и преждевременности, в мерцающих смыслах на грани здравого рассудка, а в конечном итоге приводит к сумеречному помрачению сознания, к лимбу.

Она прекрасно помнила, как, еще учась в университете, спускалась в читальный зал, заполняла требование-формуляр, куда вносила свою фамилию, имя и отчество, затем следовало название книги, автор и самое главное – шифр, состоявший из непонятной непосвященному комбинации цифр и букв.

Казалось, что внутренне она сопротивлялась предстоящему чтению букв-букв, но ничего уже нельзя было изменить.

И вот книгу приносили. Она садилась за стол, включала лампу, читала вслух: La Divina Commedia Dante Alighieri.

В переводе с латыни limbus обозначает край, рубеж, место пребывания не попавших в рай душ, не являющееся при этом ни адом, ни чистилищем. Впрочем, в «Божественной комедии» Данте определил лимб как первый круг ада, где вместе с некрещеными младенцами пребывают добродетельные нехристиане. Именно сюда на лифте и спускался Спаситель, дабы ободрить страдальцев, сделавших свой выбор, но при этом осознавших его ошибочность.

Потом лифт, конечно, вновь уходил в небеса, и его приходилось долго ждать в насквозь продуваемом парадном. Опять же довольно часто в лифте западали кнопки второго и пятого этажей. Она знала об этом и поэтому, чтобы не терять времени, спускалась по лестнице пешком. Выходила на улицу, и в лицо ей тотчас же ударял ледяной ветер конца декабря.

На какое-то очень короткое время становилось легче, и нужно было успеть поймать машину, пока в голове снова не начнет орать телевизор: новости, прогноз погоды, реклама, репортаж с места событий, сериал, трансляция финала чемпионата мира по хоккею, снова реклама, праздничный концерт в телестудии Останкино, еще один выпуск новостей, документальный фильм.

И уже потом, когда ехала по ночному городу и смотрела в окно такси, то была абсолютно уверена в том, что все-таки смотрит этот самый орущий телевизор. Например, телеканал «Культура» смотрит, по которому показывали документальный фильм про художника Врубеля, из него она узнавала, что в 1904–1905 годах Михаил Александрович содержался в клинике для душевнобольных доктора Усольцева, что располагалась в Петровском парке, то есть как раз рядом с тем местом, где она жила в Москве. На Соколе.

Останавливались.

Она с трудом выбиралась из машины на пронизывающий ветер и чувствовала, что не может дышать. Дрожала всем телом, задыхалась, судорожно открывала рот, а из глаз ее катились слезы, которые, впрочем, тут же и замерзали на щеках. Подходила к воротам больницы, дергала ручку сваренной из металлических лоскутов калитки, спрятанной в глубине низкого каменного алькова, слышала доносившийся из привратницкой звук включенного телевизора, стучала, изо всех сил дергала ручку еще раз, но калитка была заперта изнутри.

А сводчатый-то потолок алькова напоминанием склепа лежал на самой ее голове, усиливая тем самым ор болельщиков и осипший от постоянного крика голос телекомментатора – в финале чемпионата мира по хоккею наши проигрывали чехам со счетом 2:3.

Перебои с электричеством, переключение тумблеров, гудение трансформаторной будки, падение напряжения в сети и как следствие – остановка работы счетчика.

Считала до десяти, успокаивала себя таким образом, говорила, что сейчас все должно пройти, а если не пройдет, то она будет вынуждена принять снотворное.

И это уже звучало как угроза.