В переводе с латыни limbus означает край, рубеж, место пребывания не попавших в рай душ, не являющееся при этом ни адом, ни чистилищем. Впрочем, в своей «Божественной комедии» Данте определил лимб как первый круг ада, где вместе с некрещеными младенцами пребывают добродетельные нехристиане. Именно сюда и спускался Спаситель, дабы ободрить страдальцев, сделавших свой выбор, но при этом осознавших его ошибочность.

Также лимбом является повторение одного сна внутри другого сна при полной невозможности обнаружить его начало и конец. И уже не представляется возможным выйти из него без какого-либо внешнего воздействия. Без пробуждения через падение, например. Но это станет лишь прерыванием второго сна и никак не сможет избавить от опасности вновь оказаться внутри первого круга.

Максимилиан Александрович доставал из холщовой сумки, висевшей у него на плече, фотографический аппарат и спрашивал у геодезистов разрешения снять их. Они, конечно же, давали свое согласие, интересовались, как им лучше встать, и Волошин выстраивал их в кадре соответствующим образом, непременно размещая по центру теодолит с плексигласовым лимбом. Затем просил геодезистов замереть на какое-то мгновение, в последний раз проверял в рамочном видоискателе точность композиции, а также правильность установок диафрагмы и экспозиции. Наконец, задерживал дыхание и нажимал на спуск затвора.

В этот момент и происходила остановка времени.

Хотя точнее было бы ее назвать зацикливанием времени, повторением одного и того же эпизода, выпадением из раз и навсегда заведенного порядка вещей, когда на смену одному событию приходит другое. И тогда ожидание становится единственной возможностью понять смысл этой смены цифр, происходящей по григорианскому летоисчислению, цифр, которые не слышат, не видят и не внемлют друг другу. Они молчат, полнейшим образом отлагая знаки, как до лжно отлагать попечение о мире, но не отвергать его.

После завершения съемки геодезисты благодарили Максимилиана Александровича, просили непременно показать им фотографию и, получив полнейшие заверения в том, что так оно и будет, возвращались к своему теодолиту.

Дома Волошин приступал к проявке пленки.

Для той надобности он уединялся в ванной комнате, расположенной на первом этаже дома рядом с кухней, составлял растворы проявителя и фиксажа, заправлял в пластмассовый бачок пленку, зажигал красную лампу, погружая тем самым неуютное кафельное пространство ванной комнаты в переливающийся бордовыми, пурпурными, малиновыми сполохами туман, включал проточную воду и приступал к священнодействию.

Но тут же, буквально сразу, в дверь ванной комнаты начинала стучать его матушка Елена Оттобальдовна и просить сына сейчас же выключить кран, потому что режим экономии воды никто не отменял. Она так и говорила:

– Макс, немедленно выключи воду, нам нечем будет вымыть руки перед ужином, режим экономии воды никто не отменял!

– Сейчас, мама, сейчас, – сдавленно звучало в ответ.

– Не сейчас, а сейчас же! Я не уйду, пока ты не сделаешь это, – голос Елены Оттобальдовны становился стальным, именно так она всякий раз разговаривала со своим великовозрастным сыном, когда предъявляла ему тот или иной ультиматум. Например: «Я не уйду из мастерской, пока ты не закончишь свой автопортрет». Или: «Я не перестану исполнять четвертый прелюд Шопена, пока ты окончательно не выяснишь свои отношения с Марго». И наконец: «Макс, я требую от тебя объяснений по поводу твоих новых друзей, которыми наводнен мой дом, в противном случае я утоплюсь».

И Максимилиану Александровичу ничего не оставалось, как выключать воду, одновременно раскручивая намотанную на спираль пленку внутри проявочного бачка.

– Мама, я выключил воду! Но она мне понадобится для «стоп-ванны» и для промывания пленки.

– Ничего не хочу слышать! – Елена Оттобальдовна заходила на кухню и наливала себе стакан холодного, заваренного на горных травах чая, – я вообще, как тебе известно, не приветствую это твое новое увлечение.