Мне это особенно обидно, если учесть, что вы пытаетесь оценить мою жизнь. Не беспокойтесь. Я обещаю, что о нашем разговоре никто не узнает. Надеюсь, вы понимаете, что вам более не следует меня искать? А если со мной что-то случится, то содержание нашей беседы станет известно и в Лондоне, и в Москве. Это моя страховка от ваших возможных неразумных действий.
— Пятьдесят миллионов долларов! — чуть ли не крикнул Дзевоньский.
— Вон отсюда! — разозлился Хеккет. — Я же сказал, что ценю мою жизнь гораздо дороже. Уходите.
Дзевоньский открыл дверцу.
— Будьте осторожны, — сказал он зло напоследок. — Вы совершаете большую ошибку.
— И вы тоже старайтесь не простужаться, — пожелал ему Хеккет. — И не пытайтесь мне угрожать. Я понимаю последствия моего отказа, но ничего не могу сделать.
Едва Дзевоньский вышел из салона, как машина тронулась. Он долго смотрел ей вслед.
— Сукин сын, — пробормотал Дзевоньский, доставая мобильный телефон. Нажал несколько кнопок, но одумавшись, отменил набор и убрал аппарат в карман. Было заметно, как сильно он нервничает.
— Негодяй, — в свою очередь выругался Хеккет, оставшись один. — Решили меня подставить. Считают таким дураком. Пусть сами пробуют, если хотят, а я еще не самоубийца. Или этот тип считает, что я засиделся на этом свете? Том, возвращаемся в офис, — приказал он водителю.
Когда машина завернула за угол, Хеккет обернулся. Затем нахмурился. Судя по всему, деньги у них есть. Огромные деньги. Ему звонили из Эдинбурга, а там сидит очень серьезный посредник. А Дзевоньский похож на человека, готового идти до конца. Нужно как-то себя обезопасить. Позвонить в МИ-5 и сообщить о состоявшейся беседе. Их обязательно следует предупредить. С одной стороны, это лишняя гарантия безопасности, но с другой — он ничем не обязан Дзевоньскому, который не заплатил ему ни цента за этот неприятный разговор. Иногда нужно демонстрировать свою гражданскую ответственность. Если, конечно, это можно сделать бесплатно, без ущерба для бизнеса.
Хеккет достал аппарат и набрал номер своего помощника.
— Больше никаких дел с Эдинбургом, — приказал он ему, — мы не знакомы и никогда не знали друг друга. Ты все понял?
ГЕРМАНИЯ, ДЮССЕЛЬДОРФ. 12 ОКТЯБРЯ, ВТОРНИК
Дзевоньский в шляпе и длинном плаще, в каких полвека назад обычно ходили разведчики восточного блока, подошел к скамейке, не оглядываясь, словно был уверен, что здесь никто за ним не следит. Хотя абсолютно точно знал, что как минимум две пары глаз за его действиями внимательно наблюдают. Затем спокойно опустился на скамейку, не спросив разрешения у терпеливо поджидавшего его старика — человека лет семидесяти или даже чуть больше с редкими рыжеватыми волосами, которые он, очевидно, подкрашивал. Со слегка выпученными глазами, крупным носом и глубокими морщинами, прорезающими лоб… Наконец, повернувшись, сказал по-немецки:
— Здравствуйте, герр Вебер.
— Добрый день, — усмехнулся старик, — я жду вас уже двадцать минут. Решили перестраховаться, прежде чем здесь появиться?
— Я немного опоздал, — соврал Дзевоньский, — хотя не стану возражать. Мы, конечно, проверили все факты, прежде чем решились назначить вам встречу. У вас есть интересующая нас информация. И мы готовы за нее заплатить.
— Понимаю, — улыбнулся Вебер и полез в карман своей старой вельветовой куртки.
Дзевоньский заметил, что у старика трясется правая рука, и сочувственно улыбнулся. Он знал, что Веберу уже много лет и он давно страдает болезнью Паркинсона. Старик достал смятый носовой платок, вытер лоб. |